Картонное Небо. Исповедь церковного бунтаря - Станислав Сенькин Страница 2

Полегчало ли мне?

Да, полегчало. Но это произошло не сразу. В этой книге я постарался рассказать о том, что со мной происходило, так же искренне, как исповедовался Богу на Афоне. Получилось это у меня или нет – судить только вам. Ответственно заявляю, что за этой книгой не стоит желание отомстить за мнимые обиды или кому-нибудь насолить. Но и тактику «невыноса сора из избы» считаю вредной. Церковь – это общественный институт, занимающийся в том числе и миссионерской деятельностью. Как и в случае с другими общественными институтами, церковь отчаянно нуждается в общественном контроле. Однако духовенство воспитало довольно равнодушную и терпимую к церковным грехам паству. Верующему предлагают заняться собой, забывая, что сама идея церкви, как тела Христова, подразумевает общую боль и общую радость, а не сосредоточенность на личной истории и шоры по отношению к поступкам священноначалия.

Нет в церкви личного греха. Грех духовника – это грех самой церкви, как общности верующих людей. Говорят, что церковь чиста и непорочна, даже если и состоит из грешных людей. Дух-де управляет в ней, а ты, Вась, блюди себя и не обращай внимания на чужие грехи. Церковь у нас одна, святые одни, а грехи у всех свои. Каждый отвечает сам за себя, а за всю церковь отвечает сам Бог. И ничего, что Бог кажется каким-то безответственным. При возникновении вопросов тебе говорят, что Бог попускает священнику или епископу впасть в грех. Подобный ответ – кляп, ибо неисповедимы пути Господни. Но тогда почему бы не признать и меру собственной ответственности за то, что происходит внутри твоей же религии? Получается, что не только Бог попускает, но и ты попускаешь, помогая греху совершаться. Он не твой, грех этот, а у грешника своя совесть. А если у него нет совести, что тогда? Давайте будем честными: священники – это обычные мужики, где-то образованные, а где-то нет. Часто авантюристы. Священники совершают не только грехи, но и уголовные преступления и зачастую фигурируют в криминальной хронике. Почему мы – общество – должны накидывать на голое напившееся и блудящее духовенство накидку, якобы избегая участи хама? Потому что они называют себя «отцами»? А как же слова Евангелия: «И отцом себе не называйте никого на земле, ибо один у вас Отец, Который на небесах»?

Ты делишь с ним божественную трапезу и доверяешь самые сокровенные мысли, склоняешь голову, признаёшь учителем, а он такой же, как и ты – из народа. Это не значит, что священник обязательно плохой, но и совести камилавка не прибавляет. И уж точно не прибавляет она ума. У вас ролевая игра, вы распределили роли в этой игре и перераспределили ответственность. Кому-то достались вершки, а кому-то корешки. Только сам овощ непонятен, чтобы рассудить, что лучше. Профессиональный верующий – всегда лицемер. Подавленные сомнения деформируют личность, а сребролюбие почти всегда выходит в число главных мотивов. Мне-де тяжело находиться в псевдоучительской и псевдоотцовской шизофрении, но этим я зарабатываю себе на хлеб…

Мы более не являемся народом с живыми патриархальными традициями. Праведность сама по себе аутентична патриархальности и вне её смотрится как бьющаяся рыба на песке. Праведнику всегда хочется вернуться в патриархальную воду, и он пойдёт ради этого и на смуту, являясь неблагонадёжным для большой церковной политики. Вышедшие из патриархальности народы однозначно лишаются праведности. Праведности нет как факта, хотя вы и ищете её в седине бород состарившихся в монастырях стариков. Почему не ищете её в обычных больных и неопрятных стариках, побирающихся у помойки и получающих от государства копейки на жизнь? Патриархальность – в общем уважении старости с признанием в ней опыта и мудрости и даже в делегировании старости неких судейских полномочий, а не бессмысленная божба на старика в епитрахили.

Игра в патриархальность в утратившем патриархальность обществе требует развитого навыка лицемерия. Этот навык имеют, к примеру, гомоиерархи и скрытые педофилы. Это не простые грешники, а люди с удивительным навыком лицемерия. Сохранить трезвый ум и не расщепиться до шизофрении, не упасть в бутылку или «на колёса» при ежедневных-то службах, обильных славословиями и нравоучительными молитвами – это нужно сильную голову иметь. Подобные лицемеры умеют блюсти церковь, на них ответственность и за тебя в том числе, а ты отвечаешь только за свои поступки только перед Богом. Удобная позиция, не спорю, если для тебя церковь форма внутренней эмиграции. Но это работает, только если сам верующий не теряет ума. Человек имеет от Бога разум – средство управления собой и обществом, но оставивший разум за церковными воротами лишается царя в голове, думая, что приобретает Бога. Но приобретает он не порядок, а хаос.

Священнику, по сути, всё равно – хаос в твоей голове или порядок. Он не психотерапевт и не призван улучшать или облегчать тебе жизнь. Главное для него – совершенно формальные вещи и так называемые таинства. Есть даже целая когорта духовников, окучивающих носителей хаоса. В современной России «спасение» становится товаром. Вне рынка это иррациональная концепция, в арсенале которой множество методов, от изуверских до гуманистических. Человек может изводить себя постами, как послушник в афонской келье Хаджи Георгия, уморившего сотни своих последователей, объясняя монашескому сообществу, что так они спаслись. А может заниматься благотворительностью, помогая множеству людей. Сегодня в церкви огромное количество иррациональных концепций спасения, почти столько же, как и самих верующих. Но изуверские практики, слава богу, практически на деле уже изжиты. Раз спасение – товар, нужно придерживаться общего человеческого закона, на который сегодня имеет огромное влияние гражданское общество, в том числе и атеисты. Если бы атеисты и здравомыслящие люди не оказывали на церковь этого давления, изуверских практик и жертв духовников-«хаосистов» было бы куда больше.

Отличительное присутствие православного духа – это клеймение своих же верующих собратьев. Дробление и деление на внутрицерковные партии и фракции – нормальное земное явление, но контраст споров, делений и свар, вкупе с заявлениями о небесном характере церкви и её святостью – теле Христовом, зримо свидетельствует о безблагодатном её характере в соответствии со своим же учением. Сама православная традиция предусматривает многообразие подвига, причём подвиг – как источник опыта – единственная связь традиции с реальностью. У вас же есть тысячи иллюзий и тысячи иррациональных концепций спасения, которые вы шумно навязываете друг другу. Каждую из них кто-то представляет единственно верной реальностью. Объединяет вас знание того, что все эти иллюзии – карты из одной колоды. Вас связывает определённый жизненный и бытовой стиль – тот самый «воцерковлённый чип», контролирующий речь и поступки. Но каждый из вас верит в свою карту. А вместе вы – верующие в колоду. Вера в чужую карту, в сформулированную другим концепцию спасения сосредотачивает вас на этой карте.

И вы пытаетесь навязать неверующему всю православную колоду как единую церковь, а верующему – свою уникальную концепцию спасения как отдельную карту, в которую вы поверили.

Отсюда (из понимания царящего в церкви духа разделения) и ложный выход – спрячь голову в песок, как страус, это единственный способ остаться не просто человеком, а человеком церкви. Поэтому церковный человек со временем перестаёт реагировать на внутрицерковную гниль, а то и оправдывает её, он становится замкнутым холодным эгоистом, сосредоточенным на своём собственном спасении. Сложные энергозатратные практики превращают верующего в источённого и раздражённого человека, по сути своей несчастного. У этого человека есть определённый каркас личности, за который он держится всеми руками и ногами, но для постороннего этот каркас выглядит банальной клеткой, которую верующий запер изнутри, а ключ выбросил.