Обычные люди - Евгения Овчинникова Страница 7

Я не успела сфотографироваться с ним и с мамой. Ко мне снова подходили знакомые, некоторые еще по Санкт-Петербургу, здоровались, поздравляли, фотографировались. Было много друзей родителей. В Сан-Франциско у них образовался огромный круг общения, где крутились все подряд — старые знакомые из России, папины программисты, новые партнеры и подчиненные, мамины микробиологи, врачи, ее новые студенты. К ним все тянулись, их любили. Они были smart Russian guys ^[6], а я была их smart kid ^[7].

Мои сокурсники и знакомые по колледжу кучковались у «Эры пластикового стакана». Они тоже бурно приветствовали меня, делали селфи и показывали языки в камеру. Хором крикнули «Wo-o-o-o-ow!», когда мы со Стиви поцеловались. Я видела, что некоторые скептически поджимают губы, и старалась не обращать внимания, но все равно обращала. Никому из них не дарили персональную выставку на восемнадцатилетие. Никто не жил в доме на берегу залива в собственной комнате, к которой примыкала мастерская. Некоторые из них были талантливее меня, но им не так повезло с родителями. Выслушав порцию поздравлений, в том числе лицемерных, и искренне ответив «спасибо», я отошла от сокурсников, чтобы найти Лу или кого-то из организаторов, потому что время приближалось к 7 p.m., к открытию и моему выступлению.

Лу возникла возле меня сама собой, искать ее не пришлось.

— Готова, мисс художница, открывать свою выставку? — спросила она.

— Ага, — ответила я.

— О’кей, главное — не сболтнуть лишнего за пять минут, которые будешь на сцене. — Она показала мне кончик языка, взяла под руку и повела к сцене.

— И как этого не сделать? — поинтересовалась я.

— Ну-у-у-у… просто не тупи — и все!

Гости расступались перед нами. Сцену смонтировали после моего визита. Ее поставили в дальнем конце зала, где полукругом висели рисунки эры Сан-Франциско. Она была в форме полумесяца, из гладкого дерева, каким его выбрасывает на берег открытого океана, — нежная, округлая, будто отполированная. Золотые лампы отражались на ее гладкой поверхности. Посередине стоял беспроводной микрофон на черной стойке.

На сцену поднялась менеджер галереи Маргарет, за ней с каталогом в руках, словно верный оруженосец, следовала Лу. Толпа восхищенно замерла, разглядывая обеих. На Маргарет был черный брючный костюм с лампасами, белая линия тянулась от туфель и исчезала под пиджаком. Волосы уложены в скромный пучок. Простая одежда и прическа, но двигалась и смотрела она как королева. Маргарет встала у микрофона, Лу — чуть позади нее. Лу взглянула на меня своими быстрыми лисьими глазами и подмигнула.

Маргарет поприветствовала всех в микрофон, без постукиваний и проверок типа «раз-два-три», просто стала говорить — знала, что все в ее галерее работает как часы. Она сказала пару слов о выставочном пространстве, о концепции и обо мне, перспективной, юной, — и так далее, и тому подобное. Ее речь лилась гладко, искрилась, как золотые лампы у нее над головой. Из зала не раздавалось ни смеха, ни шепотков. В том, как и о чем она говорила, чувствовалась привычка, но без нот утомленности. Она была профессионалом, уверенным в себе и очень сильным. Маргарет поблагодарила всех за то, что пришли, и отступила вправо, освобождая микрофон для Лу.

Лу подошла и первым делом шутливо постучала по микрофону, поинтересовалась мультяшным голосом, как ее слышно. Все рассмеялись, а из другого конца зала крикнули: «Отлично, крошка! Продолжай!» Лу была другая, ей можно было сказать «крошка» и присвистнуть. Она рассказала, сколько лампочек использовано для оформления выставки, сколько кофе было выпито при оформлении выставки, сколько всего рабочих часов потратили сотрудники галереи при оформлении выставки. Каждая цифра вызывала смех и аплодисменты.

— Много денег потратили, скажите? — крикнули из угла, где собрались сокурсники.

— Это самая дорогая выставка в истории галереи.

— Серьезно?!

— Абсолютно, — мгновенно ответила Лу, снова вызвав смех зала. — А теперь пора наконец дать слово Нине. Прошу!

Под аплодисменты я забралась на сцену. Снизу защелкали два фотографа. Нарядные знакомые и незнакомые, улыбаясь, смотрели на меня, а у меня напрочь вылетели из головы несколько стандартных, до ужаса безликих предложений, которые я заучила для открытия. Я смотрела в зал, стараясь запомнить это мгновение таким, как есть: золото ламп, друзья и знакомые, вспышки мобильных камер. Счастливые родители. Стив показывает большой палец. Искрящаяся реальность, безупречная, само совершенство. Пауза затягивалась.

— Не дрейфь, говори как можешь, мы всё простим! — крикнул шутник в другом конце зала.

Ему удалось меня рассмешить, и вместе со мной рассмеялись гости. Я вдохнула воздуха, чтобы начать, но тут золотой свет вздрогнул. И еще раз. Судя по тому, что все по-прежнему пялились на меня, никто этого не заметил. Что-то было не так. Свет потускнел. Далеко от меня, на входе в галерею, разъехались раздвижные двери и замерли. В месте, где не светились золотые лампы, кто-то резко и опасно двигался. Я попятилась от микрофона, но позади небольшой сцены были только мои рисунки в золотом сиянии, за ними не спрятаться.

Мама первая поняла: происходит что-то не то. Увидела мой страх. Шагнула ко мне, глядя широко распахнутыми глазами. И через секунду, в которую мы смотрели друг на друга, все началось.