Сундучок, в котором что-то стучит - Василий Аксенов Страница 5

Вдруг все кончилось. Я увидел себя в белых сумерках наберегу безлюдного канала, среди молчаливых домов. Я сидел на ступенькахузенького пешеходного мостика, который держали в зубах четыре гигантскихмраморных льва с золотыми крыльями — два льва на одной стороне канала, двана другой.

Мостик явно не соответствовал львиному величию, и онидержали его в зубах с презрительным видом: ведь они с успехом могли бы держатьв зубах и Дворцовый, и Каменный, и Бруклинский, черт возьми, и Тауэр Бридж втуманном Лондоне. Что делать, показывали своим видом крылатые истуканы, такованаша странная судьба. Нам приходится держать в зубах этот жалкий Львиный мостикнад каналом Грибоедова, и мы, сохраняя верность своему долгу, держим его, аведь можем в любую минуту прыгнуть и улететь вместе с этим мостом и смальчишкой, который сейчас сидит на его горбу.

— Здравствуйте, Василий Павлович, — тихо сказалГена. — Я давно вас заметил в праздничной толпе на площади Декабристов, номне не хотелось запутывать вас в эту нелепую историю. Боюсь, однако, что…

Он внезапно умолк.

Я огляделся. Среди полной пустынности на фоне чутьначинающего голубеть неба виднелся кот Пуша Шуткин. Он молча сделал мнеприветственный жест с гребня крыши.

Я еще раз огляделся. Ко мне, уютно журча и светяподфарниками, словно разумное существо, ехал мой «Жигуленок». Как он нашелдорогу от набережной сюда в незнакомом городе? Ей-ей, недооцениваем мы этисовременные автомобили.

Я огляделся в третий раз и увидел, что со стороны Невскогопроспекта мимо колонн Казанского собора едет к нам по асфальту тот самыйстаринный «этрих», что еще недавно пролетел над «Алыми парусами». Это было ужеслишком! Я тряхнул головой, вгляделся и увидел, не без радости, что «этрих»все-таки едет не сам по себе. Его тянул за бечевку стройный старик с длиннымисивыми усами, в клетчатой кепке с пуговкой, в кожаной куртке и желтых крагах.

— Познакомьтесь, Василий Павлович, — сказалГена. — Это мой друг, авиатор Юрий Игнатьевич Четвёркин.

Старик коротким энергичным кивком приветствовал меня. Такприветствовали друг друга спортсмены в начале нашего века.

— Очень рад, — сказал я, вставая иволнуясь. — В свою очередь, Юрий Игнатьевич, разрешите мне представить ваммоего друга — «ВАЗ-2102».

Автомобиль любезно помигал сначала левым, потом правымсигналом поворота.

— Ваш друг, любезнейший Василий Павлович, родственникмоего друга моноплана системы «Этрих», — не без лукавства сказалстарый авиатор.

— Позвольте! — Я едва не произнес «Юра», такмолодо поблескивали глаза старика. — Позвольте, Юрий Игнатьевич, чтообщего между этой почтенной птицей и современной малолитражкой?

— Поясню, — охотно и любезно сказал Четвёркин,приблизился ко мне и даже слегка притронулся к «молнии» моей куртки своимсильным, желтоватым от табака и солидола пальцем. — Как вы, должно быть,понимаете, Василий Павлович, первоначальный двигатель моего друга,девятицилиндровый тридцатисильный «анзани» ротативного типа, давно уже, увы,вышел в тираж. В последующие десятилетия я снабжал своего друга различнымидвигателями внутреннего сгорания, а сейчас, в результате долгих изысканий, мнеудалось приспособить мотор «Жигули», изделие наших волжских умельцев. Такимобразом…

«Вот почему жужжание аэро с небес подлунных показалось мнетаким знакомым», — подумал я и воскликнул:

— Я очень рад! Я очень рад, очень рад всем этимобстоятельствам. Я рад вам. Гена, рад вам, Юрий Игнатьевич, рад вам, герр«этрих», рад, что мы в родстве, и от души рад вам, Пуша Шуткин, хотя вы и неспускаетесь с крыши.

Кот сделал передними лапами жест, который можно было быпрочесть так: «Рад, мол, да не могу».

Читатель, любезный друг, простите мне излишнююэмоциональность рассказа. Поставьте себя на мое место в прозрачные сумеркибелой ночи, не затрудняющие, но лишь обостряющие зрение. Вы стоите наудивительном Львином мостике в окружении своих героев. Судьба свела вместегероев двух ваших разных повестей и привела их к началу третьей. В том, чтоповесть состоится, я уже почти не сомневался.

— Простите, Юрий Игнатьевич, — борясь с волнением,осторожно обратился я к старому авиатору. Осторожности, читатель, научила менямоя профессия. — Не являетесь ли вы родственником знаменитого в«серебряном веке» пилота Юрия Четвёркина, имя которого связано с подвигамилегендарного Ивана Пирамиды?

— Как! — вскричал авиатор. — Вы знакомы сэтой историей?!

— Более того, я… эм… написал об этом повесть, —смущенно пробормотал я. — А вы не читали?

Теперь настала очередь смутиться Юрию Игнатьевичу.

— Увы, все свободное время Юрия Игнатьевича поглощаеттехническая литература, — пришел ему на выручку Гена.

— Не до повестей, право! — Пилот смущенно продувалносом левый ус.

— Однако «этрих»! — воскликнул я. — Помнится,вы не летали на этой системе.

— Фон Лерхе, добрый мой приятель, подарил мне этотаппарат к… — Юрий Игнатьевич улыбнулся смущенной и милой улыбкой и развелруками. — К двадцатилетию, господа. Это было в пятнадцатом!

В течение всего нашего разговора «Жигули» и «этрих» стоялинос к носу и как будто о чем-то беседовали. Малолитражка стрекотала на холостомходу, а моноплан тихо пошевеливал лопастями своего пропеллера, похожими навесла индейских каноэ. Должно быть, у них нашлась общая тема для разговора.Может быть, свечи, может быть, масло, может быть, тосол…

— Итак, я рад, друзья! — вновь не сдержал я своихэмоций, но тут же вспомнил некую странность и повернулся к Гене. — Однако,Гена, вы, кажется, сказали в начале нашей встречи некую странную фразу. Почемувы не хотели вовлекать меня, вашего старого — надеюсь, я не преувеличиваю —друга, в какую-то историю, которую вы назвали нелепой? Поверьте, дружище, мнеинтересно все, что связано с вами, а истории, которые вначале нам кажутсянелепыми, очень часто впоследствии принимают форму магического кристалла.

— Да, я знаю, — вздохнул пионер. — Чтож… — Он посмотрел вверх, на крышу, и тихо спросил своего верногокота: — Ну как? Варит?

Шуткин вспрыгнул на трубу, заглянул в нее, сморщился иутвердительно чихнул.

— Опять варит, — огорченно сказал Гена. — Чтоза странная, в самом деле, несовременная персона! Может быть, вы заметили,Василий Павлович, на площади человека с пуделем на поводке?

— Еще бы не заметить!