Сундучок, в котором что-то стучит - Василий Аксенов

Была белая ночь жаркого зрелого июня, такая традиционнопрекрасная, такая белая, пустынная, такая… ах, такая… когда я, автор этойкниги, приехал в Ленинград на автомобиле. Усталый после семисоткилометровойдороги, я медленно катил по улицам любимого города, где когда-то с жаромпроводил свою юность. Почти каждый мост, почти каждый перекресток здесьнапоминал мне что-нибудь: иногда хорошее, иногда не очень, иногда какое-точрезвычайно важное событие, которое теперь не стоило ни гроша, иногда какую-нибудьерунду, которая теперь, спустя столько лет, очень волновала.

Приближалась полночь. Улицы были почти пусты. Редко проезжалосвещенный троллейбус с двумя-тремя читателями вечерних газет, иногда такси,иногда машины с европейскими номерами. Почти все светофоры были уже переведенына желтое мигание, и я без остановок докатил до Центрального телеграфа, что наулице Герцена рядом с аркой Главного штаба. Здесь мне надо было остановиться ипозвонить в Москву близким людям, сообщить о благополучном прибытии.

Какое, право, замечательное достояние цивилизации —междугородний кабельный телефон! Да, безусловно, это замечательное достижение,которое приносит людям только пользу, соединяет души через огромныепространства и не загрязняет окружающую среду.

Опускаешь кучку монет в узкую щель, отщелкиваешь однимпальцем единичку, потом набираешь номер (другого города!) —щелк-щелк! — и вот уже близкие люди слышат твой голос через семьсоткилометров, и слышимость по ночам великолепная.

— Ну как там ночь? — спросили близкие люди. —Действительно, белая?

— Белая, — сказал я. — Фантастическаяпустынность светлых улиц.

— Я тебе завидую, — сказали близкие люди. —Какой ты всегда хитрый! Вечно выбираешь себе что-нибудь получше.

— Завидуй, завидуй, — подразнил я близких людей. —Поклацай зубами от зависти.

Близкие люди начали клацать зубами и клацали долго,самозабвенно и совсем мне уже не отвечали. К счастью, монеты кончились иавтомат погас.

Вот еще одно из замечательнейших качеств современногомеждугородного телефона: одна пятнадцатикопеечная монета включает его не болеечем на тридцать секунд. Особенно-то при таких условиях зубами не поклацаешь.

Я прошел по гулкому кафелю Центрального телеграфа, бормочасебе под нос одну из песенок Гершвина. Почему-то всегда после таких разговоровхочется погудеть себе под нос что-нибудь из Гершвина.

Я вышел на ночную улицу и не узнал ее. Пустынная ещечетверть часа назад, она была сейчас забита молодежью. Вы знаете, конечно, чтотакое «катафоты», эти краски, отражающие свет? В прозрачных сумерках, словнокатафоты, светились ярчайшие и широчайшие брюки современной молодежи —лимонные, голубые, пунцовые… Установившаяся в последние годы прелестная свободав одежде придает всей жизни какой-то оттенок карнавальности: здесь же передомной был не оттенок, а самый настоящий карнавал, только без масок. Я непонимал, откуда все это взялось, в чем смысл происходящего, и все казалось мнетаинственным: взгляды, улыбки, обрывки фраз, обрывки музыки из бесчисленныхтранзисторов, гитарные ритмы… Все это напоминало какой-то зурбаганскийкарнавал, да и маски, пожалуй, я находил на всех лицах, окружавших меня, маскивеселой таинственности.

Пробираясь к машине, я увидел, что и Невский заполненмолодежью, бегущей толпой возбужденной и красивой молодежи. По проезжей частиНевского медленно текла бесконечная лента автомобилей, и их габаритные огни,светящиеся в светлоте белой ночи, тоже казались таинственными. Таинственныекарнавальные огни, скользящие в толпе. Все двигалось к Неве.

На Исаакиевской площади толпа стала еще гуще. Я медленнополз за «Волгой М-24», а за мной тащился, раскрыв недоумевающие хрустальныеглаза, «Мерседес-350». Честно говоря, я совсем не отдавал себе отчета, куда яеду, просто подчинялся общему движению. Стопа моей правой ноги скрючилась и рукиодеревенели от долгой езды, но я как будто бы даже забыл о ночлеге, о пустойквартире ленинградского друга, которая меня дожидалась.

В небо поднялись и повисли несколько ракет. Чем ближе мыпродвигались к реке, тем отчетливей пахло горящей смолой. Иной раз дажеказалось, что слышишь треск многочисленных факелов. Так трещали они, должнобыть, и на форуме в Древнем Риме. На куполе Исаакия, словно крыло ангела,лежала серебряная тень неба.

— Проезд на площадь Декабристов закрыт! — гулкоговорил сквозь александровскую листву чей-то усиленный голос. — Проездзакрыт! Поворот налево! Всем поворот налево!

Вчера, вчера

Моя тревога улетела вдаль!

Вчера, вчера

Любовь ушла, и мне ее не жаль!

Песенка неслась из кармана какого-то субъекта, который вэтой толпе умудрялся прогуливать своего пуделя. Субъект и пудель оба былизамшелыми, какими-то потертыми, но очень гордыми. Они словно бы внимания необращали на происходящее вокруг.