Дина. Дар змеи - Лене Каабербол Страница 30

Нырнув под воду, я дернул Нико за лодыжку так, что он перекувырнулся и тоже нырнул, чего вовсе делать не собирался.

Когда Нико вынырнул, он показался мне жутко сердитым. Но потом все же в глазах его мелькнул лукавый огонек. Смахнув свои темные мокрые волосы со лба, он, сделав глубокий вдох, нырнул. А потом у нас началось великолепное водное сражение со всевозможными коварными уловками и трюками, да такими, что вода заливала беленые стены. Он-то знал кое-какие фокусы, этот Нико. По правде говоря, куда больше, чем я.

Потом мы, сидя на краю лохани, переводили дух. Я украдкой смотрел на него. Он был тощий, но теперь таким же был и я. У нас обоих можно было пересчитать ребра. Последние месяцы мы жили впроголодь, и ни у кого из нас не было подкожных запасов, чтобы их терять.

Вдруг я заметил какие-то странные мелкие шрамы, покрывающие всю верхнюю часть его тела. Мелкие шрамы не длиннее мизинца.

— Что это? — спросил я.

Он проследил за моим взглядом.

— А, эти…

Он потер одну из меток пальцем.

— Да!

Потом скорчил гримасу.

— Это дело рук моего учителя фехтования. В первый раз, когда ошибаешься, он бьет тебя. Во второй раз колет мечом. Всего-навсего маленький разрез… Он говаривал, что несколько капель крови заставляют лучше запоминать уроки.

Я не спускал с него глаз. Шрамов было не счесть. Десятки, сотни — да больше! Нечего удивляться, что Нико терпеть не мог меч!

— Должно быть, это было больно! Ты поэтому не хотел больше фехтовать?

Он покачал головой:

— Нет. Когда я швырнул свой меч, я хорошо знал, какая трепка меня ожидает, стоит об этом узнать отцу. Он бил гораздо сильнее, чем учитель фехтования.

— Да, но почему?

Он пожал плечами:

— Это не так легко объяснить. Я могу лишь представить себе, каким мой отец хотел бы видеть меня. Точь-в-точь таким же, как он сам. А к этому у меня душа не лежит!

Может, мне повезло, что я никогда не знал своего отца. Поглядеть на Нико… Поглядеть на бедняжку Дину, у которой внезапно объявился ядовитый змей в отцах.

Служитель с дружелюбной улыбкой вернулся. Улыбка застыла у него на губах, когда он увидел весь этот тарарам, наводнение, что мы устроили, но не вымолвил ни слова. Он лишь провел нас в третью часть бани, где можно было вытереться и одеться.

— Где моя одежда? — спросил я.

— Ее отдали в стирку, — ответил служитель. — Там лежит чистая.

Он указал на две стопки ровно сложенной одежды.

— Когда оденетесь, пройдем дальше, в рефекторий.

Вид у меня, видимо, был несколько вопрошающим, потому как это было еще одно слово, которого я раньше не слышал.

— Трапезная! — пробормотал Нико. — Это слово означает «трапезная», «столовая».

Слово звучало обнадеживающе. А серая одежда была чистой и почти впору. Штаны можно было подхватить шнурком вокруг пояса, рубашка хоть и была велика, но удобна.

Однако же все это было мне не по душе. Казалось, эти вещи превратили меня в другого, а тот, кем я был, куда-то запропал.

Нико оглядывал себя снизу вверх.

— Как элегантно! — сказал он, произнося эти слова чуточку в нос. — Какой изысканный крой!

Мне никогда не доводилось слышать, чтобы княжичи или придворная знать толковали о моде на платье, но когда они говорили об этом, слова их наверняка звучали точь-в-точь, как у Нико. Я не мог не посмеяться немного над его издевками.

— Мессир! — сказал я, стараясь изо всех сил отвесить поклон, словно я придворный. — Не пожалуем ли мы на банкет?

Нико улыбнулся.

— Пойдем! — ответил он. — Пока я не начал грызть полотенца.

Когда мы вошли в столовую — рефекторий, как они называли ее здесь, я сначала не мог разглядеть маму и девочек, потому как они стали такими же серыми, как и все остальные. А у женщин были вдобавок еще и платки на головах, так что невозможно увидеть даже цвет волос. Но тут я услыхал кашель Мелли.

Она ужасно не подходила ей, эта серая одежда. Да она, пожалуй, не подходила никому из нас, но с Мелли дело обстояло хуже всего. Она походила на маленького, брошенного всеми воробышка. Не много осталось от этой пухленькой девочки, а серый платочек на головке делал ее личико еще болезненнее. Мне захотелось стащить с нее все это и одеть сестренку в ее собственную ночную рубашонку, уложить ее в кроватку, напоить клюквенным соком и рассказать ей сказку на сон грядущий.

— Разве ей не нужно лежать в постели? — спросил я маму.

— В горницах есть запрещено! Я уложу ее, как только мы поедим!

Дина сидела за столом, утомленно глядя в свою пустую жестяную тарелку. У Розы же, напротив, на щеках рдели красные пятна, и я увидел, что она вот-вот вскипит.

— Что случилось? — осторожно спросил я.

— Они посадили Лайку в клетку! Вместе со всей сворой!

— Почему? Она кого-нибудь укусила?

— Да нет! — возмущенно воскликнула Роза. — Они, видите ли, не могут допустить, чтобы бродячие собаки бегали вокруг. Будто Лайка — бродячая собака! Она все время ходила рядом со мной!

— Это ведь всего на несколько дней, Роза! — утешала ее мама.

— Если хоть одна из этих чесоточных дворняжек укусит Лайку, она будет иметь дело со мной!

Я почувствовал, что кто-то коснулся моего плеча, и поднял голову. Одна из одетых в серое женщин стояла за моей спиной.

— Вам сидеть здесь не положено! — сказала она. Сказала не резко и не извиняясь, но как-то бесцветно, словно весь мир рухнул в одночасье и ей ничего с этим не поделать.

— Почему нельзя? — спросил я.

— Это не ваше место.

— Что ты имеешь в виду?

Она указала на скамью, и я увидел, что там на дощатых сиденьях нарисованы номера.

— Это два — Ц — А! — сказала она. — Это мое место!

Я подвинулся так, чтобы ей хватило места, но места все равно не хватало.

— Садитесь на свои места!

— А не все ли равно?

Она устало покачала головой.

— Никого не накормят, пока вы не сядете, куда надо.

«Очень скоро я буду сыт по горло этим Благотворительным Приютом со всеми его правилами и цифрами!» — подумал я. Но я видел, что мы с Нико единственные мужчины в этой части трапезной, и мы уже ловили гневные взгляды других малоимущих.

— Придется переехать! — сказал я Нико. — Поглядим, найдем ли мы номера восемь — Е — десять и восемь — Е — одиннадцать!