Муха и влюбленный призрак - Евгений Некрасов Страница 28

По всему дому стояли, лежали и валялись закры­тые чемоданы, уложенные наполовину чемоданы и перевернутые вверх дном чемоданы. Мама собира­лась в Москву.

Для тележурналистки внешность — половина ус­пеха. Она работает лицом. На Сочинском телевиде­нии у мамы было два имиджа: деловой и спортив­ный. К примеру, репортажи с Дней моды она снима­ла в костюмах или в маленьких черных платьях. Когда ограбили музей, вела журналистское расследо­вание в джинсах и ботинках на толстой подошве. А в платье расследование не получилось бы. Это вам подтвердит любая тележурналистка. Какое же рас­следование в платье?

Наконец, был третий имидж — ведущей, который мама давно подготовила и хотела показать в Москве. Ведущая не снимает репортажи, а сидит в студии. Ее видно только по пояс, зато крупным планом. Разуме­ется, тут нужна совсем другая одежда — с неброски­ми, но заметными оторочками, прошивками, кар­манчиками.

Три маминых образа — как будто три разные женщины, И у каждой свой гардероб. Да еще от волнения мама набрала в Москву лишних вещей, потому что не могла решить, без чего ей не обойтись, что может пригодиться, а что совсем не понадобится.

Маша застала своих взрослых в момент тихого от­чаяния. До отъезда полчаса, вещи не уложены. Мама с Дедом стоят над пустым чемоданом, а рядом стопка черных платьев, и ясно, что они не поместятся.

— Доча, что у тебя с рукой? — спросила мама и отвернулась к Деду. — Николай Георгиевич, разве вы сами не видите: какие же они одинаковые?! Они со­вершенно разные! Это с прошвой, а это с мережкой, у этого вырез глубокий, у этого талия на резиночке, это я одолжила у Алены, хотя мое почти такое же, но, понимаете, было бы свинством — одолжить платье и оставить дома... Так что у тебя с рукой?

— Порезалась, — ответила Маша.

Мама опять смотрела на Деда. Не выбирая, он поделил стопку платьев надвое:

— Маргаритка, бери любую половину, а о второй просто забудь. Как будто этих платьев у тебя никогда не было.

Мама зажмурилась, честно пытаясь представить себе такой кошмар, и ответила с тоской:

— Не могу, Николай Георгиевич! Давайте оста­вим что-нибудь другое.

— Ладно, — согласился Дед. — Тогда оставь туф­ли. Зачем тебе шесть пар?

— Красные, синие и палевые — под цвет костюмов. Черные годятся подо все, поэтому я беру пару на высоком каблуке и пару на низком.

Дед безошибочно (чувствовалось, что не в пер­вый раз) открыл три обувные коробки. Во всех лежа­ли черные туфли.

— Вы на что намекаете? — встревожилась мама.

— Третью пару оставь.

— Да как же можно?! Эти туфли на СРЕДНЕМ каблуке!

Не возражая, Дед положил в пустой чемодан ко­робку с туфлями на среднем каблуке, а остальные отодвинул на край стола.

Мама с гордым видом вскинула голову, что озна­чало: «Пытайте меня, пилите тупой пилой — я все вынесу. Но туфельки не троньте!»

— Черные годятся подо все, — ответил Дед мами­ными словами.

Возразить было нечего. Страдая, мама отверну­лась от своих покинутых туфель и в очередной раз увидела на руке у Маши повязку из платка.

— Доча, я, кажется, спрашивала, что у тебя с ру­кой! Ты что, меня уже не замечаешь?!

Маша задохнулась от незаслуженной обиды. Это кто кого не замечает?!

— Читай по губам. По! Ре! За! Лась! — отчеканила она и сразу же пожалела о своей резкости. Мама пре­рывисто задышала и приготовилась капнуть. Но Дед быстро ее переключил, как это умеют разведчики:

— Маргаритка, через пятнадцать минут мы выез­жаем с вещами или без! — бросил он и увел Машу в ванную, оставив маму вздыхать над чемоданами

Дед понимает в ранах не хуже хирурга. Но попа­даться к нему в руки Маша никому бы не желала. Усадив ее на край ванны, он резким движением со­рвал присохший к ране платок. В такие моменты у Деда отключалась жалость.

— Бутылкой порезалась, — заметил он.

— Откуда ты знаешь?

— Нагляделся в тюрьме. Там дерутся всем, что под руку попадется. — Дед с хладнокровием автосле­саря поковырялся в ране свернутым бинтиком. — Мелких осколков не вижу, но они всегда есть. Вый­дут с гноем.

Маша смаргивала слезы. Рану пекло и дергало — точно, будет гноиться. Дед заставил ее вымыть руки с мылом, намазал рану какой-то мазью и залепил узенькой лентой пластыря. На его месте мама накру­тила бы десять метров бинта, и повязка сбилась бы через час.

— Синтомициновая эмульсия. Наклейку меняй два раза в день. — Дед прилепил к баночке с мазью кусок пластыря. — Теперь не перепутаешь. Все, пой­ду маму собирать.

Все-таки мужчина очень полезен в домашнем хо­зяйстве. Когда Маша с мамой жили одни, молочница Клава их обсчитывала, унитазный мастер клянчил на водку, а срочно вызванный электрик приходил через неделю. Дед снимает все проблемы одним своим разведчицким взглядом. Да еще и гвозди забивает. Ос­тавшиеся два чемодана он уложил за пять минут. Мог бы и быстрее, но мама то и дело подсовывала что-ни­будь в чемоданы. Тогда Дед выкладывал что-нибудь другое. Мама сунет платье, он оставит жакет. Похо­же, Дед отбирал вещи по какой-то системе, понят­ной ему одному и совершенно недоступной для жен­щин.

— Все! — объявил он, запирая последний чемо­дан. — Остальное — остается!

— И палевый костюм? — ужаснулась мама.

— И палевый костюм.

Мама присмотрелась к горе оставленных вещей и спросила свысока, словно Дед ляпнул какую-то со­вершенную нелепость вроде того, что Луна и звезды нарисованы на небе:

— Скажете, и синий не брать?