Юрка - Леонард Пирагис Страница 28

Потом в доме затихли последние шорохи, и ночная тишина встала настороже во всех углах. Пора было собираться.

Юрка погасил лампу. Мрак ворвался в комнату и окружил его. Только в окне неясно мутнело, точно последний призрак дня, не успевший скрыться, раствориться во мраке.

Какой-то шорох прошел по саду: как будто ветерок набежал… А потом послышались дробные мелкие удары дождевых капель. Небо заплакало нудным осенним дождем.

«Ну, пора!» – решил Юрка.

Как ни твердо он был настроен, однако снова острая боль резанула душу и что-то предательское застряло в горле.

«Так и не повидать Сашу? Верно, думает, что я вор… Ну ладно… Потом узнают… А нет – не надо!»

Юрка снова овладел чувствами и решительно прыгнул на окно.

Но в это время из коридора донесся звук детских шагов. Босые ноги торопливо шлепали по крашеному полу. Юрка так и замер на окне. Сердце его усиленно забилось от волнения. Неужели Саша?

Он осторожно слез с окна и, чуть не задыхаясь, подкрался к дверям.

Сомнения не было: шаги прекратились возле двери.

– Жоржик! – точно дуновение ветерка донеслось сквозь замочную скважину. – Ты не спишь?

Юрка вздрогнул от радости. Это он! Саша! Он пришел все-таки, милый друг!

– Нет, Саша, не сплю, – наклонясь к той же скважине, отозвался Юрка.

– Отвори, Жоржик! – нажимая на ручку двери, сказал Саша.

– Не могу, Саша. Меня… заперли…

Краска стыда волной залила лицо Юрки.

– Заперли? – недоумевающе шепнул голосок за дверями, а потом добавил: – Ах, что только случилось…

Шепот прервался и послышались хлюпающие звуки, от которых дрогнуло сердце и хлынули слезы из глаз Юрки.

– Что случилось, милый Жоржик!

– Саша, – отозвался Юрка, – ты веришь тому, что говорят обо мне?

Тяжелое молчание. Юрка точно казни ждал ответа.

– Нет, – убежденно ответил Саша.

Юрка облегченно вздохнул: он почувствовал, что с души его свалилась какая-то тяжесть.

– Не верь, Саша, никогда не верь, – торопливо зашептал он: – Я не виноват… Вот пусть меня гром сейчас убьет, если я когда-нибудь украл… Вот кокос на Гутуевке брал… это правда… Но это не то, Саша… Ведь кокосу там много, и он наверняка ничей… А больше никогда ничего… Хоть ты, Саша, не верь этому… Никогда не верь…

Опять слезы перехватили слова. Юрка отчаянным усилием подавил рыдание и продолжал, слегка всхлипывая:

– Никогда не верь… Не поверишь?

– Никогда не поверю, – донеслось из-за дверей, и Юрке стало легче.

– Я знал, что ты не поверишь, – опять заговорил он. – Думай обо мне хорошо – так, как я о тебе буду думать… А теперь я ухожу… Я тут… не могу у вас быть…

– Куда уходишь? – испуганно спросил Саша.

– Н… не знаю… еще…

– Не уходи, милый Жоржик, – с мольбой воскликнул Саша. – Что я буду делать без тебя?

– Но мне нельзя остаться, Саша. Ты думаешь, мне не жалко? Не могу я… Прощай…

– А как же я без тебя буду, Жоржик? Я умру, – печально отозвался Саша.

Взрыв отчаяния снова охватил Юрку. Этот милый печальный голосок тиранил, точно какое-то орудие пытки.

– Ты пойми только, Саша… Ну как я буду здесь, где меня считают вором? Мне нельзя остаться… Пойми…

И Саша верно понял. Он промолчал.

– Я должен уйти, – продолжал Юрка, а слезы без удержу катились из глаз. – Как бы мне хотелось поцеловать тебя… на прощание… Да дверь заперта. Давай поцелуемся скозь щелку… Ладно?

И две пары дрожащих детских губ прильнули с двух сторон к медной пластинке двери. Долгий прощальный поцелуй…

– Прощай, Саша… Вспоминай обо мне…

За дверью послышался сдавленный плач.

– Про-о-щай, Жор…жик… Я тебя… никогда… не забуду…

– А я тебя… Прощай…

Снова губы с жаром прильнули к замочной скважине.

– Прощай!

Юрка оторвался от двери и торопливо пошел к окну. Не оглянувшись ни разу, он вскочил на подоконник и прыгнул в ночной туман.

В коридоре осталась, прижавшись к двери, белая детская фигурка.

В одной рубашонке, дрожа от волнения и холода, прислушивался Саша к тому, как хлопнуло окно, как что-то глухо упало затем…

Слезы ручьем лились из глаз, а дрожащие губы шептали: «Боже, сохрани Жоржика… и верни его… Я не могу жить без него…»

Выпрыгнув в сад, Юрка решительно зашагал по темной аллее.

Промозглый сырой воздух сразу же охватил его со всех сторон и дохнул холодом на дрожавшее еще от волнения тело мальчика. Мелкие-мелкие капельки дождя, похожие на какую-то влажную паутину, падали на лицо и на непокрытую голову, но Юрка не чувствовал пока ни дождя, ни холода…

Он машинально шел вдоль дома и не думал ни о чем: горе на время заглушило мысли, и только нервная мелкая дрожь потрясала его тело.

Дождь тихо и как-то торжественно шуршал в невидимой листве, точно сообщал о чем-то таинственном и зловещем, что должно скоро случиться, и кроме этого шороха не было слышно ничего: все звуки застыли и замерли в ночной тишине, заглохли в плотном тумане.

Красноватые полосы света падали из двух окон на дорожку сада. В них видны были мелкие капли дождя, неторопливо падавшие на землю. Темный слой песка довольно ясно обрисовывался в свете, а на нем листья, сброшенные ветром, мокрые и тоскливые, точно раздавленные желтые бабочки.

Юрка остановился в полосе света. Он узнал эти окна: это был кабинет Ихтиарова.

Сперва чувство злобы шевельнулось в душе мальчика, и он сделал несколько торопливых шагов, чтобы уйти поскорее от этих окон, но потом нерешительно остановился. Тоска сжала сердце, и вдруг захотелось хоть на миг увидеть Ихтиарова, к которому даже теперь Юрка не чувствовал неприязни.

И медленно, бесшумно мальчик подкрался к окну. Спущенная штора плотно закрывала его, и ничего нельзя было увидеть. Приложив ухо к стеклу, Юрка услышал чьи-то ровные, мелкие шаги, частью заглушаемые ковром. Кто-то ходил по кабинету: верно, Александр Львович не мог найти покоя в эту сентябрьскую ночь.

Во втором окне штора была опущена не совсем плотно, и, прильнув к стеклу, Юрка увидел всю внутренность кабинета.

Ихтиаров бродил взад и вперед по комнате, и видно было, что его сильно озабочивает что-то. Он курил, не вынимая изо рта папиросы, и на высоком бледном лбу его застыли две скорбные складки.

Юрка сердцем почуял, что это он занимает мысли Александра Львовича. Понял и почувствовал нечто вроде благодарности к этому человеку и в то же время обиду.

– Ты добрый… – шепнул он про себя, роняя слезу. – Ты-то и не виноват, верно.