Удивительные приключения запредельно невероятной, исключительно неповторимой, потрясающей, ни на кого не похожей Маулины Шмитт. Часть 1. Мое разрушенное королевство - Финн-Оле Хайнрих Страница 23

Мы сидим по-турецки на маминой кровати и едим хлеб с мёдом.

Я говорю:

– Вот не понимаю, почему ты не рассказала мне уже давно, с самого начала.

– Я не могла, Паули. Я сама вначале не хотела верить. Не могла никому рассказать, даже выговорить невозможно было, понимаешь? Вся жизнь оказалась под вопросом, всё, что я есть, кто я есть. Вроде все мои силы со мной, я могу делать, что хочу, я сильная, я – это же я, а потом… Потом вдруг приходит врач и говорит: очень может быть, что в самом скором времени ты больше не сможешь ходить. И тебе понадобится всевозможная помощь. И со зрением тоже возникнут проблемы. Вот это всё.

– Но с Тем Человеком ты всё-таки поговорила.

– Да.

– Это несправедливо.

– Паули, я решила от него уйти и должна была объяснить, почему я это делаю.

– Вот это я ВООБЩЕ не понимаю!

– Я тоже до сих пор не совсем понимаю. Но по-другому было нельзя. Я не хотела быть слабой, больной. Не хотела, чтобы наша любовь постепенно разрушалась. Просто не хотела этого, а хотела ясности, определённости, чтобы уж отрезать раз и навсегда, а не так… Вот представь: ему придётся за мной ухаживать, а мне придётся эту помощь принимать, не противиться ей. Кто знает, как это получится, смогу ли я нормально с этим жить или мне это будет в тягость… Я не смогу давать ему то, что он хочет получать от жизни, не смогу радовать и буду только мешать. А я не хочу мешать, не хочу разрушать его жизнь. Он же не смог бы уйти сам, ведь я болею, а больных нельзя просто так взять и бросить. Я не хотела всего этого. Не хотела видеть, как всё, что у нас было, всё, что мы есть, наша Мауляндия – и вообще всё – летит в тартарары и рушится. Поэтому пришлось так поступить.

– Нет, ты правда чокнулась. Чушь редкостная.

– Паулина, послушай. Я знаю, ты на моей стороне, ты тут, со мной. Но было бы лучше, если бы ты когда-нибудь переехала к па… к Тому Человеку.

– Нет.

– Ладно. Но ты про это всё-таки не забывай. Тот Человек есть, ничего ужасного он не сделал, и тебе не за что его наказывать. Он тебе не чужой, ты ему не чужая, а со мной…

– Нет. Нет, нет, нет. НЕТ! И всё равно: ты должна была мне сразу всё сказать!

– Да, наверное, ты права. Я только… я думала, это будет немножко чересчур – взять и вывалить на тебя всё сразу. Расставание, переезд… ещё и это.

– А кто говорил, вот только что говорил, что лучше взять и отрезать разом? И что именно этого ты не хотела – чтобы боль тянулась как жвачка, да?

– Ах, Паули, иди ко мне, – говорит она, чуть-чуть улыбается и обнимает меня, и руками, и ногами, а я думаю: долго ли она ещё сможет так делать?

– Сегодня пятница, наплевать на всё, чистить зубы не будем, – говорит мама.

Уже ночь, пора спать и видеть странные, непонятные сны. Подушки мокрые, мы гладим друг друга. Нос уткнут в мамину грудь. Волосы щекочутся. Мы перебираем друг другу кудряшки в темноте. Делаем из одеяла пещеру, тихонько смеёмся, храпим, просыпаемся, моргаем, вглядываемся во тьму.

Ночь. Темнота. Бесконечно много мамы. Много-много мамы и много-много меня. Мы перемешались руками и ногами в её постели, под её одеялом, гладим друг другу спину, нюхаем затылок. Мы – дома (хоть и в Пластикбурге).

Её ноги, уже час я держу их на руках, пристально рассматриваю, массирую, разговариваю с ними, глажу, пощипываю и тихонько царапаю. И – не понимаю. Роняю на них слёзы, ругаюсь, рассказываю им о прежних временах и о том, что будет завтра, обо всех наших походах и планах, шутках, веселье и усталости. А они – молчат в ответ.

– Ещё что-нибудь хочешь поделать? – спрашиваю я маму.

Но она качает головой.

– Спать. Я устала, та-а-ак устала…

– Тогда спи, – говорю я. – А я займусь твоими ногами, вдруг во мне всё-таки есть волшебные силы, тогда ты завтра проснешься – и всё снова будет хорошо.

Я чувствую, как она уплывает в сон, ощущаю слабое подёргивание мускулов, слышу, как она причмокивает, уже во сне, пытаюсь представить, что за образы возникают сейчас у неё в голове. Держу её руки, чую её дыхание, вижу движения глаз за веками, хотя через пластиковые окна проникает только лунный свет. Наполовину разматываю с шеи шарф и оборачиваю им мамины ноги. Не знаю точно, зачем. Наверно, чтобы её согреть. Чтобы ей стало ещё теплее. Или чтобы вылечить её – а вдруг в шарфе есть тайные целительные силы?

Я её дочка, она моя мама, и я шепчу клятву, которую ей не надо слышать: что я всегда буду рядом. И мы вместе начнём жить этой новой жизнью.

– Мы справимся, мама, – говорю я и дотрагиваюсь кончиком пальца до её носа. Она мотает во сне головой, отгоняя мой палец, словно муху, и поворачивается на бок, укрываясь моими руками, как одеялом, увлекая меня за собой.