Театральная площадь - Валерия Вербинина Страница 9

— Может быть, все из-за нее произошло? — с тревогой спросила Екатерина Арсеньевна, забыв свою неприязнь к Опалину. — Может быть, его ударили по голове, он потерял память… Лежит где-нибудь в больнице, а мы даже не знаем, где его искать… Боже мой!

Она заплакала — сначала негромко, потом навзрыд, и уже платок не помогал, и дочь бросилась за валерьянкой, к которой, судя по всему, сегодня пришлось прибегать не впервые.

— Мама, не надо… Мамочка, милая, ну что ты! Ну доктор Парчевский же сказал, что тебе нельзя волноваться… Ну мама…

Ляля с потерянным лицом суетилась возле матери и то совала ей валерьянку, то неловко гладила по плечу. Опалин глядел на ширмы, за которыми, судя по всему, стояли кровати, и думал, что Павлика-то Екатерина Арсеньевна любила больше, чем дочь. У него была своя комната, а у Ляли — только угол. И все, что делала дочь, Виноградова принимала как должное.

— Скажите, вы видели его театральный костюм? — спросил Иван, постаравшись принять простодушный вид. — В котором он должен был выступать в этом… в «Лебедином озере»?

— Конечно, видела, — отозвалась Екатерина Арсеньевна, вытирая слезы. — Мне не нравится, как они в театре гладят костюмы, я всегда говорю ему, что наглажу лучше, а если надо, и постираю. У него был очень хорошенький костюмчик, с большим вкусом сделан. Колет вишневый и черный, с вышивкой и позументами, еще рубашечка и трико. Просто прелесть, а не костюм. — Она говорила, и губы ее дрожали.

Канарейка запрыгала в клетке и засвистела.

— Что такое колет? — устало спросил Опалин.

— Это вроде как камзол, — объяснила Ляля. — Ну, или курточка, что ли…

— Мы так ждали, когда Павлик станцует в этом балете, — простонала Екатерина Арсеньевна. — Ума не приложу, куда, ну куда он мог запропаститься…

Опалин пообещал, что они обязательно найдут — приложат все усилия — и уж, конечно, проверят все больницы, после чего пересел поближе к столу и стал заполнять протокол, перенося в него самое важное из услышанного. Для протокола Ивану пришлось запросить данные о хозяйке дома. Оказалось, что Виноградова — художница, работает в Театре рабочей молодежи, более известном как ТРАМ, а ее бывший муж, тоже художник, занимается оформлением новых станций метро. Почему-то Иван не сомневался, что акварели на стенах здесь и в комнате сына принадлежали ей, и вынужден был признаться себе, что они ему не нравятся. В них чувствовалось нечто слащавое и в то же время неприятное, несмотря на все усилия автора расположить к себе.

— Все, что вы видите на стенах, — это моя работа, — горделиво промолвила Екатерина Арсеньевна, перехватив взгляд гостя.

Опалин ограничился тем, что глубокомысленно изрек: «А-а!»

— Но я, знаете, не всегда рисовала. В молодости я хорошо танцевала, — добавила Екатерина Арсеньевна. — Однажды меня похвалила сама Айседора Дункан… Я не раз видела ее вместе с Есениным.

Опалин отлично знал, кто такой Есенин, но предпочел прослыть неучем и воздержаться от расспросов, которые лично ему абсолютно ничем помочь не могли. Когда Екатерина Арсеньевна витиевато расписалась, он понял, что именно она составляла список жильцов, который он видел на входе.

— Ваш сын общался с кем-то из соседей?

На лице Виноградовой отразилось нечто вроде паники, и, тщательно подбирая слова, она стала объяснять, что ее Павлик — натура артистическая, а соседи… они, как бы сказать… хорошие люди, но…

— Я все же поговорю с ними, — объявил Опалин, поднимаясь с места.

И он пошел по комнатам, в которых обнаружились шофер, рабочий ночной смены, бывший присяжный поверенный, три особы неопределенных занятий, одна маникюрша, пожилая пара, одна черепаха, немолодая гражданка с шалью (та самая, что сначала включала радио, а затем патефон) и несколько детей разного возраста.

Опалин разговорил всех, кроме черепахи, и узнал массу подробностей как о житье-бытье Виноградовых, так и о пропавшем Павлике. Большинство сходилось на том, что Екатерина Арсеньевна «много о себе воображает» и «хорошо устроилась», потому что живет на средства, которые ей щедро предоставляет бывший муж. При этом она сумела воспитать детей так, что они верят, будто всем ей обязаны, а отца, который нашел другую семью, считают предателем. Что касается Павлика, то он на всех производил впечатление чистенького, милого юноши, и никто не верил, что с ним могло случиться что-то серьезное.

— Конечно, тут замешана женщина, — с усмешкой сказала Опалину соседка с шалью. — Екатерина Арсеньевна всех хотела держать на коротком поводке, но природу не удержишь…

Опалин уже уходил, когда у дверей его догнала Ляля. Лицо ее выражало внутреннюю борьбу.

— Вы спросили, с кем брат ссорился в театре, — выпалила она скороговоркой. — Не знаю, может быть, мне не стоит говорить…

— Стоит, — заверил ее Иван. — Так что там произошло?

Ляля поглядела на него, ее губы задрожали.

— Что-то ужасное, я не знаю что, — проговорила она, волнуясь. — От нее он все скрывал, но от меня — нет. Я видела, что он ужасно взволнован… Он сказал, что его даже могут выгнать, что он совершил большую ошибку и нажил серьезного врага. — Она увидела выражение лица Опалина и прижала руки к груди. — Клянусь вам, это все, что я знаю!

— Когда именно он сказал вам, что совершил ошибку?

— За день до того, как не вернулся домой.

— И у вас нет никаких соображений, что именно он имел в виду?

Ляля покачала головой.

— А девушка? Она ведь у него была?

Его собеседница сердито сверкнула глазами, сделавшись в этот момент до крайности похожей на мать.

— Никого у него не было. Он сам себе все напридумывал…

— Что напридумывал, Ляля?

— Ничего. Это не имеет значения… — Она пытливо всмотрелась в его лицо. — Вы ведь найдете его, правда? Вы найдете его?

Опалин быстро кивнул и удалился. Дойдя до ближайшего телефона-автомата, он позвонил Петровичу и узнал, что поиск в моргах ничего не дал, а Юра Казачинский и Антон еще не возвращались.