Ангел-телохранитель - Татьяна Гармаш-Роффе Страница 9

– Хорошо. Вы убедитесь в моей правоте. Успокоительные на завтра не назначаю.

Весь день он провел в необъяснимой тревоге и истерике. Он плакал, дрожали руки и ноги, было отчего-то все время холодно, и он мерз и плакал – неизвестно почему. Может, потому, что вдруг вспомнил, как в последний момент, завидев громаду грузовика, развернул машину, стараясь обойти опасность, инстинктивно защищая от максимального удара себя. И двоих пассажиров своей машины невольно подставил под удар. Укокошил. А сам жив.

И он попросил успокоительных.

Протянулась неделя, лишенная вкуса и запаха. Он по-прежнему чувствовал себя злым разбуженным медведем, бессильным большим зверем, пойманным спросонку в капкан.

За это время его не раз посещали бессвязные обрывки воспоминаний, то в снах, то наяву, которые не желали связываться между собой и превращаться в память. И к концу этой недели Влад снова затребовал снять лекарства.

– …Все это вместе: ваше посткоматозное состояние и последствия кровоизлияния, – журчал врач, увещевая, – привели к тому, что некоторые участки мозга временно выключены. Вы подвержены излишней слезливости и нервозности – эти явления хорошо известны при инсультах. Поверьте мне, на данном этапе прописанные вам средства – лучшее решение, – мягко говорил врач, но в глазах электрическими искрами пробегало раздражение. – Зачем вы от них отказываетесь? Снова проплачете весь день!

– Они мешают мне вспоминать!

– Это иллюзия, – ответил Валерий Валерьевич. – Успокоительные средства никоим образом не могут влиять на вашу амнезию! Напротив, они поддерживают состояние психического равновесия, в котором у вашей памяти куда больше шансов вернуться!

– Давайте все-таки снова попробуем, – ответил Влад. – От ваших уколов у меня голова ватная. Как старое одеяло, в котором вата уже давно распалась на слежалые клочки…

– Это не уколы, а мозговая травма виновата!.. Ну хорошо. Зря вы мне не доверяете, – обиженно произнес доктор, – но пусть будет по-вашему. Завтра колоть не будем. Тогда и увидите, что я был прав…

Он был прав, доктор. Владу пришлось признать это к концу дня. Он снова плакал, где-то отстраненно, с удивлением констатируя, что ему это совершенно не свойственно, но удержаться от слез не было никаких сил. Он плакал от благодарности к заботливой медсестре Зине, которая пришла, чтобы ввести ему порцию витаминов; он плакал при мысли, что жена и друг погибли; он плакал потому, что, хоть и невольно, убил их… Он плакал оттого, что солнце садилось, и закат почему-то рвал душу; оттого, что Зина прощалась до завтра, и ему казалось, что нет более ни одной близкой души во всем мире…

Наутро Валерий Валерьевич ему мягко выговаривал:

– Ну, теперь вы убедились, что мой метод лечения верен?

Клиника была частная, наверняка дорогая; платила фирма Влада. Врач был воплощением вежливости, весь до пяток к услугам клиента – пациента то есть. Он ни на чем не настаивал, он только уговаривал…

Но Влад был вынужден признать правоту доктора.

Теперь он безропотно подставлял вены под уколы и больше не помышлял об экспериментах. Без успокоительных средств он превращался в тряпку, годную разве только для подтирания луж слез.

Что же до памяти, то она явно не собиралась уступить ему ни клочка информации. Впрочем, он, в кратком просвете ясного мышления, попросил фотографии друга. Ему принесли. Детские фотографии: ну, кто здесь кто?

Влад молчал, болезненно всматриваясь в черно-белый старый снимок.

– Родителей своих узнаете?

Родители… Вот эти двое, кажется, это его… мама и папа… Неужели он их позабыл? Да нет же, не позабыл – вот, это они, он помнит!

Странное дело, его сознание будто мерцало, то принося ощущения узнавания, то вдруг стирая все, как ластиком, оставляя широкую бесцветную полосу небытия на плотно исписанном полотне его жизни.

– Мои родители живы?

– Увы… Ваш папа умер шесть лет назад, мама – два года тому. Вы их узнаете?

– Вроде да.

– То есть вы не уверены, что это ваши родители?

– Кажется… Уверен.

– Прекрасно, Владислав Сергеевич! А это кто?

– Владькины родители?

– Отлично! А это? – Он ткнул пальцем в мальчика, неловко замершего под рукой другой женщины.

– Наверное, Владька? Мой друг?

– Он самый. Вы узнали или догадались?

– Не знаю. Ничего не знаю… А может, это я?

– …Интереснейший случай частичного замещения личности. Пациент отождествляет себя со своим другом, погибшим в автокатастрофе. Он ощущает себя ответственным за случившееся, так как он был за рулем, – прошу всех обратить внимание на этот факт. Это и привело к замещению: подсознательное желание воскресить друга, в смерти которого он виноват, хоть и невольно. Ему хочется верить, что в автокатастрофе умер он сам, а друг выжил. Иными словами, попытка избавиться от тягостного чувства вины. Как мы видим, смерть жены у него подобных эмоций не спровоцировала. И это при том, что пациент обоих помнит крайне обрывочно и смутно. Что говорит о дифференциации его отношений и классификации ценностей, в которых однозначно дружба занимала более высокое место, чем семья… Вопросы есть?

Вопросов не было. У его аспирантов никогда не было вопросов: считалось, что вопросы могут быть только у тех, кто слушал невнимательно или отличается особой тупостью. Они почтительно плелись в хвосте во время обхода, с любопытством наблюдая из-за спины профессора за пациентами с последствиями различных мозговых травм. Впрочем, никто из аспирантов не сомневался: предстоит большая работа по изучению каждого конкретного случая, а все грядущие статьи по ним напишет их профессор, светило всех наук, предварительно собрав заключения у аспирантов. И, слегка перефразировав их тексты, Валерий Валерьевич выпустит труд под своим именем…

* * *

– Думайте, думайте! Кому вы мешаете, чем? Если бы ваши ценности-драгоценности были нужны, так вас ограбили бы! А тут – хотят устранить вас. Кто-то хочет ваше место на работе? Вы, как это, художник по костюмам…

– Можно и так назвать, – соглашалась Люля, – но только я дорогу никому не перебегала, никого не обидела, за что желать мне смерти?

– При чем тут обиды? – недоумевал следователь. – Это просто конкуренция. Кто-то зарится на ваше место и вашу зарплату, к примеру.

– У меня нет зарплаты, – объясняла Люля, – я получаю гонорары за каждую разработку. И конкурентов у меня нет: я не боец, не борец, – стоит только мне сказать, что я не нужна, и я уйду. Все это знают.

– Ха! Это ваше начальство знает. Это по его слову вы можете уйти. А конкурент вам такого сказать не может. Потому и пытается от вас избавиться! Почему нет? Место небось тепленькое, блатное?

Он ковырял в зубах палочкой для аперитива, чем ужасно раздражал ее.