Смерть никогда не стареет - Евгений Сухов Страница 9

Мы тепло пожали друг другу руки, и я, чтобы не забыть, протянул ему сразу пятисотенную купюру.

– Вот мой должок, – сказал я. – Спасибо… Ты меня очень выручил тогда, на вокзале.

– Да не за что, – ответил Витюня, очевидно, так и не вспомнив вокзальную «эпопею». – Проходи.

Я прошел в комнату и осмотрелся. Все на своих местах, ничего лишнего, много света и воздуха. Главный предмет и основное украшение комнаты – кожаный диван. На широкой спинке дивана – чашка с недопитым кофе.

Около дивана кресло. На кресле лежит ноутбук. Диван и кресло – рабочее место Вити. На диване он работает, ест, отдыхает. Проснулся – и уже на рабочем месте. Ни транспорта тебе, ни толкучки в метро в часы пик и, как следствие, – никаких транспортных расходов…

– Вот так и живу, – просто проговорил Витюня Жмуркин, заметив, что я разглядываю его жилище.

– А что, мне нравится, – отвечаю я.

Минут десять мы с Витюней говорим о том, о чем могут говорить люди, давно не видевшиеся: то есть ни о чем и обо всем одновременно, а потом я задаю ему мучивший меня вопрос:

– Ты давно не видел Геннадия Павловича?

– Давно, – немного подумав, отвечает Жмуркин.

– А как давно? – спрашиваю я.

– Щас вспомню, – Витюня уходит в себя, отчего-то ерошит волосы, которые у него уже редеют, потом говорит: – После того как он с нами попрощался, я виделся с ним дважды. Первый раз – месяца через два после закрытия нашего «Московского репортера». Он сказал, что продолжает бороться за газету, и если ему удастся ее как-то воскресить, то он непременно позвонит всем нам. То есть мне, тебе, корректору Полине Шлыковой и Вове Чикину. Всем, кто оставался с ним до последнего момента существования «Репортера». Но, как видишь, он не позвонил. А второй раз, – Жмуркин морщит лоб, вспоминая, – я с ним встретился в метро. Это было пару лет назад. Нет, вру, мы с ним виделись три года назад, в две тысячи двенадцатом. Он спросил меня, чем я занимаюсь. Я сказал, что официально нигде не работаю и пишу статьи для Интернета. Когда же я спросил его, чем он занят и где работает, то он ответил, что заделался независимым журналистом и пытается помочь своему другу, которого невинно осудили и посадили в тюрьму за не совершенное им преступление. Мы еще немного поговорили, и он вышел. А я поехал дальше…

– А кто этот его друг, за что его посадили? – спросил я.

– Геннадий Павлович не назвал его и за что посадили тоже не сказал, – пожал плечами Жмуркин. – Сказал только, что это был его лучший друг, они знакомы с детства, вместе росли, вместе учились и вместе воевали в первую чеченскую войну…

– Спасибо, Витюня, – произнес я, задумавшись. Может, помощь этому другу и была делом последних лет жизни Геннадия Павловича Нехватова, о котором он и хотел со мной поговорить? Вполне возможно. Это на него очень похоже. Вот только информации пока крайне мало…

– Скажи, Вить, как ты думаешь, из наших кто-нибудь может знать, чем занимался Геннадий Павлович в последние годы? Может, Нехватов виделся с Вовой Чикиным или Полиной и рассказал им что-то конкретное о своих делах?

Я задал вопросы, не очень-то ожидая, что Витюня на них ответит. Так оно и вышло…

– Не знаю, – посмотрел на меня Жмуркин. – Шлыкову я вообще с тех пор ни разу не видел, а с Чикиным мы иногда созваниваемся, раз в полгода. Поговорим минуту-другую, и все.

– А я их обоих потерял.

– Ну захотел бы – не потерял, – резонно заметил мне Жмуркин и отвел взгляд.

– Это верно, – промолвил я. И мне стало стыдно. Ну почему так случается: работаешь с человеком вместе, рад всегда его видеть; приятельствуешь, дружишь даже, делишься наболевшим, пьешь с ним водку и пиво, а когда жизнь тебя с этим человеком вдруг разводит, ты о нем как-то очень быстро забываешь, тем самым натурально вычеркивая из жизни. Получается как-то потребительски, что ли: был человек рядом – был нужен. Не стало этого человека рядом – ну и хрен с ним!

– Да ладно, чего загрустил, – Витюня сказал это так, словно собирался погладить меня по голове и тем самым успокоить, как неразумное дитя. – Всем нам было нужно как-то налаживать жизнь, когда «Московский репортер» закрыли. У всех у нас были свои заботы, да и времени катастрофически не хватало ни на себя, ни на семью. А тут коллеги, да еще и бывшие. Не до них уже… Жизнь как-то вперед идет.

– Так-то оно так, – согласился я. – Но все равно как-то это… неправильно, что ли. Несправедливо…

– Ну это не единственная несправедливость в жизни, – философски изрек Витюня Жмуркин. – И отнюдь не самая жестокая…

Мы не стали с Витей выпивать, вспоминая наши денечки в «Московском репортере» и какие-то смешные случаи и ситуации, которые с нами случались едва ли не ежедневно, когда мы вместе работали в этой газете. Не стали вести разговоры «за жизнь», столь приятные для застольной беседы и ни к чему не обязывающие. Ведь и у Виктора, и у меня были дела, не совместимые с выпивкой и бесполезной тратой времени. Вите надо было иметь трезвую голову, чтобы писать статьи, а мне – чтобы составить хоть какое-то представление о деле, за которое я взялся. А то, что дело будет непростое, я уже сообразил. Однако простых дел у меня, собственно, никогда и не было.

Разве незапутанным и архисложным было дело об убийстве популярного актера Игоря Санина? А дело о массовых отравлениях простых жителей Измайлово посредством молочного отдела одного из самых популярных в Измайловском районе продуктовых магазинов? Да и последнее дело, которое я расследовал, – о семейной чете владельцев измайловского кафе «Берлога» Бориса и Клементины Шацких, маньяках-извращенцах – разве оно было простым? Но убийство Геннадия Павловича Нехватова несколько выбивалось из этого ряда.

Во-первых, он был моим коллегой, уважаемым и весьма достойным человеком.

Во-вторых, он сам собирался рассказать мне о деле, которым занимался несколько лет кряду, и даже хотел посоветоваться со мной, как с телерепортером, ведущим журналистские расследования. Очевидно, дело это касалось его друга, с которым он вместе рос, учился и служил в армии.

В-третьих, я чувствовал себя обязанным Геннадию Павловичу. Он меня многому научил, ценил как профессионала, а я о нем попросту позабыл. Скверно как-то получается. И никакие отговорки на нехватку времени, массу забот, семейные обстоятельства и прочие неразумные причины не могут служить мне оправданием.

А в-четвертых, мне не давали покоя молодые губы старушки, подсевшей к Нехватову и поменявшей его «дипломат». А еще ее взгляд, который она бросила в мою сторону. Странное дело, но ее глаза показались мне знакомыми…

У меня не было никаких сомнений в том, что это была ряженая старушенция.

Мы с Витей еще некоторое время поболтали, после чего наступила вполне объяснимая пауза: говорить особо было не о чем. Пора было и честь знать, то есть прощаться и подаваться восвояси.

Я попросил у Жмуркина телефон Вовы Чикина. Он мне его охотно назвал. Мы обменялись еще парой дежурных фраз, после чего я сказал Вите, что мне пора идти.