Образ врага - Полина Дашкова

Снег падал так медленно, словно каждая снежинка дремала налету. Разноцветные огни вечерней Тверской едва пробивались сквозь рябую пелену.Москва тонула в мягком мокром снегопаде, и даже истерические гудки машин,застрявших в безнадежной пробке перед площадью Белорусского вокзала, звучалиспокойней, глуше.

Был час пик. Пешеходы месили соленую слякоть, поспешноогибали глубокие лужи, шарахались от фонтанов грязи, летевших в лицо из-подшальных колес.

– Чтоб ты провалился, мать твою! – пробормотала полнаяпожилая дама в светлой шубе, проводив сердитым взглядом черный «Линкольн»,который хоть и ехал медленно, а все-таки грязью в прохожих брызгал.

В салоне, за глухими черными стеклами, двое мужчин легонькочокнулись крошечными коньячными рюмками и выпили. Один залпом, закрыв глаза ижадно двинув тяжелым щетинистым кадыком. Другой лишь пригубил густой,медово-золотистый коньячок, быстро облизнул тонкие губы и произнес:

– Твое здоровье, Азамат. Слушай, давно хотел спросить, утебя вроде был выход на этого, как его? – худые белые пальцы нервно отбилидробь по краю салонного столика. – Ну, немец, шустрый такой, в Москве учился,фамилия у него сложная, на М.

– Не знаю, Гена, о ком ты. Зачем тебе немец? Своих, что ли,мало людей?

Азамат говорил с сильным кавказским акцентом и выглядел так,словно черный «Линкольн» только что подобрал его на каком-нибудь грязномперекрестке, где он с грузовика торговал мятыми мандаринами.

Утепленные спортивные штаны с лампасами, облезлый тулупчик,траур под ногтями, длинный смуглый нос. Черные быстрые глаза посверкивалииз-под нависших бровей, неприятно убегали от взгляда собеседника, но при этомкак бы ощупывали, обшаривали его лицо.

Азамату не нравился этот разговор. Он отлично понял, о комспрашивает хозяин «Линкольна», но назвать имя, которое тот как бы запамятовал,не спешил. Слишком уж громкое имя.

– Понимаешь, есть у меня одна идейка, – продолжал ГеннадийИльич Подосинский, вовсе не замечая мрачной напряженности Азамата, – тебе, какстарому другу, скажу. Хорошая идейка, смешная… Немца-то как звать, а?

Геннадий Ильич быстрым движением выбил сигарету из пачки,жадно затянулся, выпустил дым, прищурился и чуть выпятил нижнюю губу. Даже намягком диване в уютном салоне своего «Линкольна» он ни минуты не мог усидетьспокойно, вздрагивал, ерзал, менял позу, закидывал ногу на ногу, барабанилпальцами по худому колену, почесывал мягкий пористый нос, приглаживал тусклыечерные прядки, прикрывающие лысину. Его высокий, глуховатый теноров часто спускалсядо нервного шепота, словно он сообщал собеседнику какую-нибудь интимнуюподробность, и если посмотреть со стороны, то казалось, вытащили эту нелепуюнесимпатичную фигурку из провинциального нафталина семидесятых, не помыли, дажене встряхнули, запаковали в тысячедолларовый костюм от Кардена, поменяли кривыезубные коронки на голливудскую белоснежную челюсть, усадили в бархатное теплоенутро «Линкольна» и везут сквозь декабрьский снегопад по сумеречной нервнойМоскве девяносто седьмого года.

– Я хочу очень быстро провернуть кое-что в Израиле. –Геннадий Ильич сделал на секунду задумчивое, мечтательное лицо, откинулся намягкую спинку дивана, но тут же качнулся вперед, сгорбился, собрался в комок. –Мне надо вытащить оттуда одного интересного человечка. Будет отлично, если этосделает именно немец. Вот, вспомнил! – Подосинский легонько шлепнул себя поколенке и радостно рассмеялся. – Надо же, вспомнил! Карл Майнхофф!

Азамат мрачно молчал и шарил быстрыми глазами по лицусобеседника. В ответ на радостный смех он только слабо растянул губы.

– У меня, конечно, есть и другие каналы, – продолжалПодосинский интимным шепотком, – но я решил, что тебе, старому лентяю, не худобудет встряхнуться. Стареем мы с тобой потихоньку, – он покачал головой ипечально вздохнул. Время летит! Через три дня кончится девяносто седьмой год.Останется всего два года до конца тысячелетия, до президентских выборов, доновой эпохи… Ты только вдумайся, Азамат, два года!

Азамат плеснул коньяку себе в рюмку, выпил залпом, закурил ипроизнес медленным, тяжелым басом:

– Слушай, Гена, не крути. Зачем тебе Карл?

– Я же сказал, хочу добыть одного человечка. Лучше, если этосделает именно Майнхофф. Он знает Израиль, у него есть там связи, он сделаетвсе красиво, а мне надо, чтобы получилось очень красиво и чтобы никто ничего непонял. И еще мне надо, чтобы ни один чеченец в этом деле не засветился.

– Все равно на нас подумают, – криво усмехнулся Азамат.

– Ну, ты преувеличиваешь, – Подосинский снисходительнопохлопал Азамата по плечу, – у тебя, как говорят психологи, завышеннаясамооценка. Вы не одни в мире такие страшные, и это все-таки Израиль. Тысначала дослушай до конца. Пока на Ближнем Востоке продолжаетсяарабо-израильский конфликт, пока не снято полностью эмбарго на иракскую нефть,у Западной Европы есть постоянный соблазн – каспийская нефть. Самый короткийпуть для нефтепровода – через Чечню. Чтобы погасить все сомнения по поводунефтепровода и прекратить канитель, надо организовать хороший скандал.

– На Ближнем Востоке и так сплошные скандалы, – заметилАзамат, – в Чечне тоже.

– Из двух зол всегда выбирают меньшее. К заварушке наБлижнем Востоке уже привыкли, никто не боится и не удивляется. А надо, чтобыиспугались и растерялись. Евреи с арабами ссорятся, но глядишь – и договорятся.Так вот, чтобы они не могли договориться, мы потихоньку спутаем карты.Понимаешь?

– Пока нет, – честно признался Азамат. Мимо затемненных окон«Линкольна» проплывало Ленинградское шоссе, медленный снег переливался ивспыхивал лимонно-желтым, алым, зеленым огнем. У метро «Динамо» торговалиелками.

– Нужен крепкий компромат на Израиль, – Подосинский веселоподмигнул, – и компромат этот должен добыть совершенно нейтральный человек.

– Это Карл-то нейтральный? – засмеялся Азамат. – КарлМайнхофф, краса и гордость международного терроризма. У него завязки по всемумиру, его все ненавидят и боятся.

– Вот именно, – кивнул Геннадий Ильич, – все разведкивстанут на уши, если Карл привезет из Израиля человека, который заявитпублично, что по заданию израильского правительства работает над биологическиморужием нового поколения.