Комната в башне - Джулия Веллсли Страница 9

Дальше все покатилось по наезженной колее. Веннер и генерал вполголоса прохаживались насчет каких-то неизвестных мне соседей, и было заметно, что все их шутки с многолетней бородой. Вероятно, желая развеселить общество, Веннер попытался вытянуть из меня какую-нибудь историю о моей лондонской жизни, но ровным счетом ничего не добился. Я многозначительно и даже чуть надменно улыбнулась, не проронив ни слова, чем заметно раздосадовала леди Игэн: простолюдинке, почти цыганке, не пристало вести себя так высокомерно. Думаю, уступи я в тот момент просьбе и придумай какую-нибудь пикантную небылицу, она выслушала бы ее с ледяной вежливостью.

Конец вечера был настоящим облегчением — и, как выяснилось, не для меня одной.

— Лучше бы вы взяли с собой Гварнери, мисс Оршад, — сказал на обратном пути Тарквин. — Вы бы показали этим людям, что такое настоящая музыка. На них произвел бы впечатление старинный и дорогой инструмент. Он в самом деле безумно дорогой?

— Да. Если вообразить самое невозможное… например, продажу с аукциона.

— Как вы считаете, сколько она может стоить?

— Видишь ли, я как-то не задумывалась. Двадцать тысяч фунтов, может быть, больше.

— Вот это Гварнери! — прошептал мальчик. — Как я хотел бы ее услышать или хотя бы взглянуть!

Его желание меня поразило. До сих пор я ревниво охраняла Гварнери от чужого взгляда, но теперь это показалось не таким существенным.

— Завтра ты ее увидишь, — сказала я твердо.

На другой день перед самым уроком я осторожно вынула скрипку из футляра, протерла мягким платком. Таинственное тепло старого дерева ощущалось почти физически.

Мальчик уже ждал меня. Когда я открыла футляр, глаза его заблестели.

— Как она прекрасна!

— Гварнери был гениальным мастером, — тихо сказала я. — Своим прикосновением он превращал дерево в драгоценный камень. Итальянцы подарили миру больше великих скрипичных мастеров, чем другие народы. Именно они сделали скрипку знаменитой, хотя о происхождении этого замечательного инструмента нам известно гораздо меньше. Ни в Древней Греции, ни в Риме, ни в Египте не играли на скрипке. До нас дошли изображения арфы, лиры, других струнных инструментов, но все они щипковые, а не смычковые. Может быть, родиной скрипки и была Италия, установить это сейчас невозможно. Об этом спорят историки. На сегодняшний день известно только, что похожие инструменты привозили в Европу в седьмом веке с Востока.

— А есть еще более старинные скрипки? — спросил Тарквин.

— Из ныне существующих лишь две. Считается, что их автор — Гаспаро Бертолетто; родился он в 1542 году. Одна из скрипок сейчас находится в Норвегии, в частной коллекции, другая — в Лондонском музее. Изобрел Бертолетто инструмент или сделал по готовому чертежу — остается загадкой. По свидетельству современников, он был простым сельским ремесленником, а не музыкантом, и умер в самом начале семнадцатого века. После этого центр скрипичного ремесла переместился в город Кремона в Ломбардии, где начал свою деятельность Андреа Амати. Почти полтора века его дело продолжали его дети и внуки. Эти скрипки были меньше по размеру, чем изготовленные Бертолетто, и несколько иной формы, что повлияло на их звучание. Но почти все инструменты, созданные семьей Амати, утрачены — погибли во время войн, революций, а некоторые, как ни прискорбно, стали жертвами самых банальных трактирных потасовок…

— Они ведь такие хрупкие.

— Люди, которые были способны сломать, разрушить такое чудо, — варвары и невежды. Они не представляли себе, что из этих полированных кусков дерева можно извлекать волшебные звуки. Но я и предположить не могу, чтобы скрипку мог сломать человек, имеющий представление о музыке.

— Я тоже! — воскликнул Тарквин.

— Один из учеников Амати пришел к нему примерно в твоем возрасте. Его звали Антонио Страдивари.

— Страдивариус!

— Да, его слава стала всемирной. Именно он изобрел гриф столь совершенной формы, что и по сей день никто не смог улучшить его. Изменилась и форма скрипки — она стала более изящной. Инструменты, созданные им, настолько безупречны, что и столетия спустя скрипичные мастера продолжают ломать голову над секретом их совершенства.

— А кто лучше, Гварнери или Страдивари?

— Некоторые творения Гварнери не менее совершенны, взять хотя бы этот инструмент, — я провела ладонью по грифу. — Но он был человеком несчастливой судьбы, вдобавок о нем известно очень мало. Родился в 1683 году, работал в мастерской Страдивари, находившегося тогда в самом расцвете творческих сил. Однако по его инструментам нельзя сказать, что он был преданным учеником Страдивари. По крайней мере ему не свойственно рабское копирование манеры великого учителя. Скрипки Гварнери имеют свой собственный стиль, свое неповторимое звучание. Но времени ему, к сожалению, отпущено было немного. Умер он в тюрьме, и никто даже не знает, за что он туда попал.

Тарквин задумался.

— Почти нет таких вещей, которые люди не научились бы в наше время делать лучше, чем триста лет назад. Кроме скрипок. Что же в них особенного?

— Звук, Тарквин. Я не знаю тайны старых мастеров, и никто ее не знает. В более позднее время пытались создать точные копии старинных скрипок, не отличавшиеся от них ни на миллиметр. Казалось бы, совпадало все — размеры, порода дерева, его толщина, — и все же звучания оригинала достигнуть не удалось никому. Одни считают, что здесь не обошлось без потусторонних сил, мод, скрипки просто заколдованы, другие — что дерево покрыто особым лаком, секрет которого безвозвратно утрачен. В любом случае тайна скрипичных мастеров продолжает будоражить умы, и ключ к ней так и не найден.

— А ваша скрипка очень знаменита? — спросил мальчик.

— Не так, как творения Страдивари. Но она пользуется большой известностью и хранилась в семье моей матери много поколений. Никто не представлял себе, что это за ценность, пока имя Гварнери не обрело всемирную известность благодаря Паганини.

Словно зачарованный, Тарквин не отрывал глаз от скрипки.

— Если бы и у меня была такая!.. — Он осторожно прикоснулся к ней кончиками пальцев: — Она застрахована?

Неожиданный переход от страстного обожания к деловитости меня ошарашил.

— Да, разумеется.

— Хорошо. Мы будем на ней играть?

Вопрос застал меня врасплох. Я задавала его себе сама в последние полгода и не раз. Но до сих пор меня удерживал суеверный страх: вдруг порвется тонкая нить, еще связывавшая меня с отцом?

— Не знаю, — честно ответила я. — Может случиться, совсем скоро.

— А мне позволите сыграть?

— Нет!

Желая смягчить резкость ответа, я быстро добавила:

— Ну, если только спустя некоторое время. Когда мы станем больше доверять друг другу.

— Спасибо, — мягко сказал Тарквин, однако в глубине его глаз при этом что-то неприятно блеснуло. Выражение этих глаз заставило меня содрогнуться. Одиннадцатилетний ребенок не мог так смотреть.