Грехи отцов отпустят дети - Анна и Сергей Литвиновы Страница 8

– Да, все так; но страна-то прозябает.

– С чего вы так решили?

– Да тут много ума не надо, двух глаз достаточно. И выехать хотя бы ко мне на родину, в Тверскую область. Поезжайте не только в саму Тверь на «Сапсане», а куда-нибудь в Старицкий или Ржевский уезд, оглядитесь вокруг, поговорите с людьми. Работы нет, зарплаты нищенские. А государство вместо того, чтобы с коррупцией бороться, надувает через телевидение щеки: какие мы великие да гордые! Давайте ленточки георгиевские на старые иномарки нацепим и будем прыгать по ухабам. И мечтать, как бы нам Сирию от пиндосов освободить.

– Это что же, по-вашему, гордиться своей страной дурно?

– Да, дурно, если эта гордость – лишь дымовая завеса, чтобы людям глаза застить, чтобы они меньше о воровстве повсеместном думали.

– Вы, однако ж, сюда, в Россию, вернулись. Здесь искать работу думаете. Что, не приняли вас к себе ваши друзья-англичане? Или не понравилось там?

– Напротив! Британия – прекрасная страна. Особенно маленькие города да университеты, как Оксфорд. И Лондон тоже хорош, настоящая столица мира, центр империи. А вернулся я потому, что и у нас есть интересные направления по моей специальности. Хорошие умы работают – правда, они все благодаря западным грантам финансируются, не хватает у великого государства денег на науку, все на горделивый свист уходит.

Видя, что мирный застольный табл-ток принимает опасное направление, Николай Петрович перебил его вопросом к сыну:

– А ты, Аркадий? Есть у тебя на примете какая работа или должность в Москве? Может, имеет смысл дядю Павла попросить о содействии?

– Да! – откликнулся дядюшка, охотно меняя направление разговора. – Я готов помочь, чем смогу. Ты мне, Аркашенька, скинь тогда по электронке твое резюме. Я уверен, что оно впечатляющее.

– Только я, дядюшка, не хотел бы на госслужбу идти.

– Вот как? – Павел Петрович принял оскорбленный вид. – Ну, еще бы! С таким-то наперсником.

– Но ведь у тебя, Павлуша, – поспешил вмешаться Кирсанов-отец, – наверняка и в частных компаниях хорошие связи имеются.

– Да, будем посмотреть, – важно ответил Павел Петрович, однако разговор с молодыми людьми его настроение явно подпортил.

Надо заметить, что судьба не благоволила к старшему брату Кирсанову – и об этом Евгений знал от своего молодого друга Аркадия, однако не счел нужным щадить, как он назвал его за глаза, «старикашку».

В зеленой молодости выпускник университета Павел Кирсанов влюбился в юную девушку из хорошей семьи. Отец Юли работал в обкоме партии, да не простым инструктором, а заведующим сектором – большая шишка в советские времена! Мать девушки была доктором наук, профессором и преподавала научный коммунизм. И вот в этой-то насквозь партийной фамилии выросла особа, которая ни в грош не ставила ни родителей, ни советскую власть. С грехом пополам окончила (как водится) английскую спецшколу, поступила в университет – но при этом диссидентствовала, писала бунтарские стихи и путешествовала с доморощенными хипарями автостопом по родному СССР. Однако любовь зла! На студенческой вечеринке она познакомилась, а потом и влюбилась в насквозь положительного Павла, комсомольского активиста и члена факультетского бюро ВЛКСМ, который всю молодость проходил в пиджачке с галстучком и красным значком с Лениным на лацкане. А он в ответ втюрился в нее.

Чего только не было в этой дикой, на разрыв, любови! Пять лет в середине восьмидесятых вместили в себя побег из-под венца, женитьбу, развод и затем окончательный и полный разрыв. Карьера молодого активиста безнадежно испортилась. Невеста и молодая жена травилась, дважды пыталась резать себе вены, лежала в клинике неврозов, психосоматическом стационаре, институте психического здоровья. Она бросалась на Павла с ножом и пыталась вытолкнуть его с балкона. Однажды, пришедший в исступление от ее выходок, супруг отхлестал ее по щекам и толкнул так, что она сломала руку – и подала на него в суд. Потом иск все-таки отозвали, но тесть и теща, сиятельные родители Юлии, прокляли Кирсанова-старшего, забрали девушку к себе и под страхом новых судебных преследований и жалоб во все возможные инстанции, включая ЦК, запретили ему даже приближаться к Юленьке, звонить ей и писать.

Измученный Павел Петрович с облегчением согласился. Вся его любовь к «графине Р.», как он стал иронически называть жену, испарилась под воздействием ее столь жарких буйств. Он клятвенно пообещал всем: ей самой, ее родителям, да и своему деду с бабкой, что больше никогда не будет с ней знаться. И обещание свое сдержал: ни разу с ней не встречался, не звонил, не писал и даже, когда начались социальные сети и все стали с изумлением и восторгом откапывать своих былых одноклассников и однокурсников, преодолел искушение и бывшую жену свою разыскивать не стал. И она его тоже. Да и была ли она жива?

Бог весть – с таким-то бэкграундом, такими замашками и образом жизни!

История женитьбы привела Павла Петровича к тому, что с холодной головой он решил, что никогда больше не свяжет свою жизнь ни с одной женщиной – и слово сдержал. Он делал карьеру, тщательно следил за собой, занимался спортом, трижды в неделю ходил в спортзал – и в качестве спорта добивался благосклонности у противоположного пола, отдавая предпочтение как можно более молоденьким.

Временами он даже наставлял своего младшего брата, Николая Петровича:

– Ты ведь знаешь, наверное, что когда донорскую кровь берут, предпочитают молодых. Понятно, ведь доказано, что кровь, взятая у юных созданий, омолаживает. Так и в любви: если ты обмениваешься своими телесными жидкостями с молоденькой, ты и сам молодеешь!

С детства повелось: Николенька всегда к мнению старшего братца прислушивался и, возможно, именно благодаря этому влиянию связался в конечном счете с Фенечкой и бросил старую, опостылевшую супругу Машеньку.

Об этом влиянии и Мария знала и поэтому вслух отзывалась о своем девере иронически и нелицеприятно. А в глубине души уважала и однажды, когда они еще были женаты, по пьянке высказала Николаю Петровичу: «Надо было мне за Павлика выходить. Вот бы мы парочку составили, двое деловых! Не то что ты, тютя».

Фенечка тоже весьма благосклонно относилась к Павлу Петровичу. Порой даже играла с ним в бильярд, в шахматы и кокетничала напропалую, вызывая ревность со стороны Николая Петровича.

* * *

Дом Кирсановых всегда славился хлебосольством и гостеприимством.

Это еще дед-академик завел. Вечно в старом хаупском доме (или/и в столичной квартире) проживали бедные родственники, абитуриенты, друзья из провинции. Всегда обед или ужин накрывали на три-четыре-пять кувертов больше, чем членов семьи. Праздники – Седьмое ноября, Первое мая и, тем паче, Новый год – встречали, по настоянию деда, всей семьей, с приглашением друзей-соседей-знакомых.

Традиции стали давать трещину в конце шестидесятых, когда непутевая Антонина (мать Павла и Николая) связалась с Петром Стожаровым, художником, и дернула за ним сперва в Среднюю Азию, потом на Дальний Восток и в Заполярье. Дед тогда детей, юных Павлушу и Николеньку, у Антонины отвоевал, отобрал – да она, признаться, особенно не сопротивлялась: сыночки мешали ей любить, заниматься художническими поисками и экспериментировать с веществами.