Каменный мешок - Арнальд Индридасон Страница 8

Мобильный с определителем номера, но откуда звонили, неясно — на экранчике горит «абонент неизвестен». Но говорила с ним Ева Линд. Его дочь. Лицо Эрленда исказила гримаса боли, словно в руках у него был раскаленный кусок металла. Телефон молчал. Ева знала его номер; предыдущий раз набирала его, дабы поведать отцу, что больше никогда не желает его видеть.

Не зная, как поступить, Эрленд стоял, не сходя с места, и ждал повторного звонка. Телефон молчал. И Эрленд начал действовать.

Уже два месяца, как от Евы никаких вестей. Но тут как раз ничего необычного. Дочь всегда вела себя так, чтобы у Эрленда не было ни малейших шансов что-то в ее жизни поменять. Лет ей за двадцать, наркоманка. В последний раз они расстались из-за ссоры — Ева просто выбежала в дверь, крикнув ему через плечо: «Меня с тебя блевать тянет!»

А еще у Эрленда сын по имени Синдри Снай, тот и вовсе с отцом почти не общается. Они с Евой были совсем маленькие, когда Эрленд ушел, оставив детей у матери. Та никогда этого Эрленду не простила и не давала ему возможности встречаться с детьми, он же не стал возражать; впрочем, с годами все больше жалел об этом решении. Дети сами нашли его, когда подросли.

Рейкьявик погрузился в сумерки, стало прохладно. Эрленд нажал на педаль и вылетел из Миллениума по направлению к центру. Телефон аккуратно, чтобы случайно не выключился, положил на переднее пассажирское сиденье. Эрленд понятия не имел, где может обретаться Ева, но решил начать поиски с подвала в Бухтах, [13]где она жила около года назад.

Нет, сначала надо проверить мою квартиру, вдруг она случайно там. У нее же есть ключ. Припарковался у дома, обежал вокруг квартала, поднялся по лестнице. Открыл дверь, позвал Еву — нет ответа. Может, позвонить ее матери? Да что это я. Мы же лет двадцать как не разговариваем.

Снял трубку и набрал номер сына — дети изредка выходят на связь друг с другом. Номер ему сообщили в справочной. Синдри ответил, что находится далеко от столицы по делам и понятия не имеет, как и что там с сестрой.

Эрленд сжал зубы.

— А, черт!

Плюнул на пол и позвонил в справочную снова, за другим номером.

— Это Эрленд, — сказал он, услышав в трубке голос своей бывшей. — У Евы Линд, кажется, проблемы. Ты не знаешь, где она может быть?

Молчание было ему ответом.

— Она позвонила мне и просила помочь, но связь оборвалась, а я не знаю, где она. С ней что-то случилось.

Молчание продолжило быть ему ответом.

— Халльдора, ты меня слышишь?

— Как ты смеешь звонить мне? Двадцать лет! Двадцать лет!

Ненависть, холодная ненависть в ее голосе. Сколько лет прошло, а она никуда не делась. Пожалуй, звонить и правда не стоило.

— Еве нужна помощь, а я не знаю, где она, — повторил он.

— Помощь?

— Мне кажется, с ней что-то случилось.

— И почему я должна за это отвечать?

— Отвечать? О чем ты? Я просто не…

— А мне, значит, помощь не была нужна, да? Мне, одной с двумя детьми! Мне ты не помогал.

— Халль…

— А теперь твои дети катятся по наклонной. Оба! Не иначе до тебя наконец дошло, что ты натворил! Как ты с нами обошелся! Понял наконец, что ты сделал со мной и с детьми?!

— Ты не позволяла мне видеть их…

— Думаешь, мне не приходилось выручать ее из разных неприятностей? Да миллион раз! Думаешь, мне не приходилось помогать ей? Еще как! И где ты тогда был, хотела бы я знать?!

— Халльдора, я…

— Меееерзкая тваааааарь!!! — заверещала она и бросила трубку.

М-да, в самом деле не стоило звонить, чертов я идиот. Сел в машину и поехал в Бухты искать обшарпанный пятиэтажный дом с подвальными квартирами.

Вот и нужная дверь. Позвонил в звонок, но из-за двери не донеслось ни звука. Наверное, сломался, подумал Эрленд и постучал. Снова ни звука. Подождал. Черт, откроет кто-нибудь или нет? Взялся за ручку двери — ага, не заперта. Осторожно зашел внутрь. В прихожей стало слышно, как где-то в квартире плачет ребенок — кажется, в гостиной. Боже, как здесь воняет! Похоже, нужду в этой квартире справляют где угодно, но только не в туалете.

На полу гостиной сидела маленькая девочка, на вид не больше года, и рыдала во весь голос. Совершенно голая, если не считать грязной сорочки. Пол усыпан пустыми пивными банками, водочными бутылками, упаковками из-под готовой еды и каких-то молочных продуктов. Последние давно испортились — к ароматам мочи и экскрементов добавился характерный кислый запах. Больше в комнате почти ничего не было — кроме истертого дивана в углу, на котором лежала, спиной к Эрленду, незнакомая ему обнаженная женщина. Следователь направился к дивану, малышка не обратила на него ни малейшего внимания. Пощупал пульс у женщины — жива. На руках следы от уколов.

Из гостиной дверь на кухню и в чулан, там Эрленд нашел одеяло и укрыл им женщину. Дальше по коридору туалет и душевая. Эрленд взял девочку на руки, отнес в душ и вымыл теплой водой, вытер полотенцем для рук. Девочка затихла. Осмотрел — вся промежность воспалена, такое впечатление, что ребенка вообще не моют. К тому же едва не умирает от голода. И как назло, в квартире нет ничего съедобного! Порывшись у себя в карманах, Эрленд нашел шоколадку, отломил кусочек и дал девочке. Осмотрел ее еще раз, приговаривая, что все в порядке и ей ничего не угрожает. На руках и на спине — маленькие ожоги. Эрленда передернуло.

Прошелся по квартире, нашел девочкину кровать с решетчатыми стенками, вытряс оттуда банки из-под пива и упаковки от гамбургеров, сходил за ребенком, уложил малышку. Сделав это, Эрленд, с трудом сдерживая гнев, направился в гостиную. Может, протоплазма на диване — ее мать, а может, и нет, только мне все равно. Взял под руки, затащил в душевую, сгрузил на пол в кабинку и включил на всю катушку холодную воду. У нас в Рейкьявике она ледяная, женщина должна быстро прийти в себя. И точно — как она была совершенно дохлая, пока он ее тащил, так под струей из душа вмиг очнулась, задергалась, заахала, завопила и замахала руками, отбиваясь от капель.

Эрленд некоторое время наблюдал эту сцену, потом, решив, что полив сказался на протоплазме положительно и привел ее в коммуникабельное состояние, закрутил кран, кинул ей одеяло, дал в него завернуться, отвел обратно в гостиную и усадил на диван. Очнуться-то она очнулась, но еще плохо понимает, кто, где и что — смотрит на Эрленда, а в глазах — туман-туманище. Огляделась, выражение лица изменилось — кажется, ей чего-то не хватает. Чего бы? А, вот чего.