Сама виновата - Мария Воронова Страница 8

Хватит глазеть, пора за работу, но он никак не мог заставить себя оторваться от окна.

Сегодня он ушил прободную язву, пик мастерства для районного хирурга. По-хорошему надо было сделать резекцию, поскольку после перфорации прошло намного меньше шести часов, но Семен не отважился. В себе он был уверен, но разве можно подвергать пациента серьезной операции, когда тебе ассистирует акушер-гинеколог, а наркоз дает палатная медсестра? Нет, в полевых условиях только минимум.

Так и его жизнь пройдет по минимуму, в самых стандартных и рутинных операциях. Аппендицит, ну, грыжа, ну, спленэктомия… И это еще яркие пятна, пики профессиональной деятельности, а на каждый день панариции и прочие гнойники.

Боже, какая тоска! Ведь он готовился к совсем другой судьбе и уже почти жил ею, почти победил, почти освоился, и видел на много лет вперед, как оно будет, но все перевернул жалкий глоток коньяка.

Оказавшись в глухой деревне вместо кафедры, Семен не то чтобы растерялся, но, грубо вырванный из своей настоящей жизни, никак не мог освоиться в этой и жил будто в полусне, будто понарошку, не сам собой, а словно играя чужую роль, которую навязали ему против воли.

Казалось, что все происходящее – сон и морок, и скоро он вернется домой не только в пространстве, но и во времени, окажется в том роковом дне и все исправит.

Эта надежда, хоть и несбыточная, помогала ему просыпаться каждое утро и не выть от тоски, а отправляться на работу.

Лишь иногда находило острое и мучительное отчаяние, когда он понимал, что все всерьез и по-настоящему. Жизнь проходит именно сейчас и именно здесь. Он навеки отлучен от прекрасного мира большой хирургии и науки и будет гнить здесь, грубеть и деградировать.

Панибратствуя с мужиками, он сам не заметит, как превратится в такое же быдло, от безнадеги воплотит в жизнь самый страшный мамин кошмар, то есть женится на местной медсестре, и тогда совсем конец.

Семен представил себе, как живет с Наташей, и скрипнул зубами.

Прислонился к ледяному стеклу лбом и подышал.

Надо думать о чем-то хорошем, чтобы снять этот спазм отчаяния.

Например, о том, что резекцию желудка ему на кафедре все равно никто не дал бы сделать самостоятельно. Профессор с доцентом стояли бы над душой, подсказывали, а Велемиров обязательно бы вырвал из рук инструмент посреди операции и отправил на место ассистента. На кафедре была толпа нянек и контролеров, а тут он царь и бог. «Угу, – мрачно вздохнул Семен, – царь фурункулов и бог белой горячки. Но хоть бы и в этих узких рамках, а я сам принимаю решения, чего на кафедре не мог в принципе. Наверное, самостоятельность полезна, только сейчас не те времена, когда доктор из глубинки мог своим талантом покорить столицу. Если уж попал в задницу, то шиш выберешься, будь ты хоть Пирогов. Эх, надо было ехать в Комсомольск-на-Амуре… Мама сейчас так занялась Зиночкиными актерскими делами, что про сына и не вспомнит, пока на премьеру фильма не понадобилось бы ее вести».

Семен улыбнулся. У него всегда поднималось настроение, когда вспоминал племянницу, такая уж она была радостная девчонка. Интересно, на кинопленке будет видно ее обаяние или пропадет? Да нет, не должно, Пахомов – действительно великий режиссер, и человек, кажется, хороший, Лариса с мамой прямо молятся на него. Мама рассказывает, что и он Зиной очень доволен, говорит, что у нее настоящий талант, и предрекает девочке большое будущее. Слава богу, хоть кого-то в их незадачливой семье ждет успех.

Почтальонша приближалась, неуклюже переставляя ноги в высоких светлых валенках.

День вдруг потускнел, пронзительная голубизна неба полиняла, и душу внезапно затопила серая, как цемент, тоска, даже во рту сделалось горько. Почему-то Семен понял, что почтальонша идет к нему.

Прямо в операционном белье он выбежал на крыльцо, накинув поверх тулуп.

Почтальонша молча протянула ему бланк телеграммы, и Семен взял, уже зная, что там написано. Мама умерла.

* * *

Отправив Кирилла гулять с Володей, Ирина бросилась мыть полы. Пусть она сама пока далека от идеала женской красоты, но хотя бы квартиру надо привести в идеальное состояние. Она взглянула на висящий за окном термометр. Минус семь, вполне подходящая погода для гуляния, может, она еще и пироги успеет поставить, пока никого нет.

Ирина прополоскала в ведре мешковину, тщательно выжала, согнулась и принялась дальше тереть пол. Хотелось сесть на корточки, но это неправильно. Настоящие женщины моют пол только в положении оленя, пьющего из колодца, а накрутить тряпку на швабру – вообще кощунство. Подобную халтуру могут себе позволить исключительно уборщицы в казенных учреждениях, а «для себя» только так – ручками, ручками.

«Хоть грамм сто сброшу», – вздохнула Ирина, стараясь не чувствовать боли в спине.

Был большой соблазн вместо уборки записаться в парикмахерскую и превратить схваченный аптечной резинкой хвост в нормальную прическу, дома накраситься, надеть красивое платье из тех немногих, которые еще налезают, и так встретить с прогулки мужа и сына. Только с этими валиками жира она сейчас выглядит в халатике просто плохо, а накрашенная и разряженная будет еще смешно и нелепо. Лучше подчеркнуть свои достоинства как матери семейства. Пусть я стала старая и страшная, но я родила тебе сына и веду твой дом, вот что сейчас важно, и ты, Кирилл, должен это ценить больше тонкой талии.

Ирина отвела волосы со лба. От руки шла неповторимая вонь старой дерюги.

Вчера Кириллу звонила какая-то девушка, пока его не было дома. Ирина подняла трубку и, зная, что спрашивать по телефону, кто это, дурной тон, сказала: «Кирилла еще нет, что ему передать?» Девушка ответила так же вежливо: «Спасибо, ничего, я позвоню позже», – и положила трубку.

На девяносто девять и девять десятых процента это совершенно ничего не значило, но Ирина, как ни старалась, не могла выкинуть странный звонок из головы. А хуже всего, не знала, что делать, говорить о нем Кириллу или лучше сделать вид, будто ничего не было.

Наверное, порядочнее сказать, но Ирина боялась, что не сможет произнести «Тебе звонила какая-то девушка» спокойно, без нотки истерики и подозрений, поэтому молчала. В конце концов, незнакомка не просила ее ничего передавать.

Не те проблемы, над которыми должна ломать голову счастливая мать семейства, но почему девушка не сказала, кто она? Сама Ирина, если звонила в семейный дом и попадала на жену, сразу представлялась и говорила, что ей нужно, а тут зачем-то секреты. Не хочешь – не отчитывайся, но имя свое назвать язык не отсохнет. Скажи, звонила Маша Иванова, и все. И муж пусть сам рапортует жене, что Маше Ивановой от него надо.

Ирина весь вечер была настороже, но телефон молчал. Может быть, случайность? Мимолетный каприз бывшей одноклассницы, которая, положив трубку, решила, что нет и не надо? Или сослуживица хотела узнать чей-то телефон… Господи, какие в горячем цеху сослуживицы? У нас хоть и равноправие, но все-таки женщин среди кузнецов пока еще ничтожно мало.