Уйди скорей и не спеши обратно - Фред Варгас

В Париже люди ходят гораздо быстрее, чем в Гильвинеке, Жосс это давно заметил. Каждое утро прохожие бежали по авеню Мэн со скоростью трех узлов. И в этот понедельник Жосс разогнался почти до трех с половиной, стараясь наверстать время: он опаздывал на двадцать минут. А все из-за кофейной гущи, которая рассыпалась в кухне по полу.

Чему же тут удивляться. Жосс давно понял, что вещи живут своей тайной, враждебной для человека жизнью. Вот разве что кое-какие корабельные снасти, они никогда не делали ему гадостей, но бретонский моряк твердо помнил, что вещи созданы для того, чтобы портить человеку жизнь. Одно неловкое движение, и вещь, почувствовав свободу, какой бы малой она ни была, могла натворить кучу бед — от мелкой неприятности до целой трагедии. Пробка, выскользнувшая из рук, служила ярким тому примером в миниатюре. Потому как упавшая пробка ни за что не станет крутиться у вас под ногами. Она зловредно закатится под плиту, как паук, стерегущий добычу, и предоставит этому хищнику, Человеку, пройти через разные испытания — сдвинуть плиту, оборвать провод, уронить посуду, обжечься. А нынче утром вышло и того хуже: неудачный бросок, мусорное ведро закачалось, накренилось, и кофейная гуща высыпалась из фильтра на пол. Вот так вещи, охваченные жаждой мщения и справедливо возмущенные своей рабской службой, на короткий миг, но неумолимо, не жалея ни женщин, ни детей, подчиняли человека своей тайной власти, заставляя его корчиться и пресмыкаться. Ни за что на свете Жосс не доверился бы вещам, впрочем, он равно не доверял людям и морю. Вещи лишали разума, люди души, а море жизни.

Как человек закаленный, Жосс не стал спорить с судьбой и, ползая по-собачьи, собрал кофе до последней крошки. Он проделал это без малейшего раскаяния, и мир вещей снова покорился ему. Это утреннее происшествие было ничтожно и внешне выглядело просто досадной мелочью, но Жосса не проведешь, он помнил, что война вещей с человеком продолжалась и человек не всегда выходил из нее победителем, далеко не всегда. Он помнил разбитые мачты, растерзанные суда и свой корабль «Норд-вест», который двадцать третьего августа в три часа утра дал течь в Ирландском море, на его борту было восемь человек. Однако, Бог свидетель, Жосс выполнял все нелепые капризы своего траулера, и, Бог свидетель, человек и корабль хорошо ладили друг с другом. До той проклятой ночной бури, когда он в бешенстве стукнул кулаком по планширю. «Норд-вест», уже изрядно накренившийся на правый борт, внезапно дал течь в кормовой части. Мотор залило водой, траулер носило по волнам в ночной темноте, а люди без устали откачивали воду, пока наконец на рассвете корабль не застрял на рифе. Это случилось четырнадцать лет назад, тогда двое погибли. Четырнадцать лет назад Жосс ударом сапога переломал кости хозяину «Норд-веста». Четырнадцать лет назад он покинул порт Гильвинек, отсидев девять месяцев в тюрьме за побои, переломы и попытку убийства. Четырнадцать лет как почти вся его жизнь пошла ко дну.

Жосс спустился по улице Гэте, скрежеща зубами от злости, которая всякий раз закипала в нем при воспоминании о «Норд-весте», погибшем в море. На сам корабль он вовсе не злился. Старый добрый траулер лишь отозвался на удар, заскрипев старой ржавой обшивкой. Было ясно, в ту ночь кораблик не рассчитал силы, решив взбунтоваться, забыл о своих годах и о том, что он немощен, а волны сильны. Траулер, конечно, не хотел смерти двоих людей и теперь лежал дурак дураком на дне Ирландского моря и сожалел о содеянном. Жосс часто мысленно утешал его и отпускал ему грехи, и ему казалось, что корабль наконец обрел покой и зажил новой жизнью, там, на дне, как и он, здесь, в Париже.

Однако об отпущении грехов хозяину судна не могло быть и речи.

— Ну же, Жосс Ле Герн, — говорил тот, хлопая его по плечу, — вы еще лет десять проходите на этой посудине. Он богатырь, а вы на нем — хозяин.

— «Норд-вест» стал опасен, — упрямо повторял Жосс. — Его крутит, обшивка совсем проржавела, люки в трюме изношены. В бурю я за него не поручусь. И шлюпку надо чинить.

— Я знаю свои корабли, капитан Ле Герн. — Голос судовладельца стал жестче. — Если вы боитесь «Норд-веста», у меня есть десять человек, готовые вас заменить, достаточно пальцем щелкнуть. И это не какие-нибудь слюнтяи, которые цепляются за нормы безопасности, как бюрократы.

— У меня семь человек на борту.

Судовладелец угрожающе приблизил к нему жирное лицо.

— Если вы, Жосс Ле Герн, намерены идти плакаться начальнику порта, будьте уверены, что окажетесь на улице, еще не успев вернуться. И от Бреста до Сен-Назера вы не найдете никого, кто возьмет вас на борт. Так что советую подумать, капитан.

Да, Жосс до сих пор жалел, что не прикончил этого негодяя на следующее утро после крушения, а всего лишь сломал ему руку и пробил грудину. Но матросы вчетвером оттащили его. «Не порть себе жизнь, Жосс», — сказали они. Удержали его, не дали придушить хозяина и его прихвостней, которые, едва он вышел из тюрьмы, вычеркнули его из всех списков. Жосс кричал во всех барах, что жирные задницы из управления портом берут взятки и ему пришлось распрощаться с торговым флотом. В каждом порту ему давали от ворот поворот, и однажды утром во вторник он сел в поезд Кемпер — Париж, чтобы, как многие бретонцы до него, высадиться на вокзале Монпарнас, оставив в прошлой жизни сбежавшую жену и девятерых типов, которых хотел прикончить.

Завидев перекресток Эдгар-Кине, Жосс спрятал старые обиды за подкладку памяти и поспешил наверстать упущенное время. Вся эта возня с кофейной гущей, война людей и вещей отняли у него, по меньшей мере, четверть часа. А пунктуальность в его работе была очень важна. И с самого начала он старался, чтобы первый выпуск его говорящей газеты начинался в восемь тридцать, второй в двенадцать тридцать пять, а третий в восемнадцать десять. В эти часы было больше всего народу, а слушатели в этом городе всегда слишком спешили, чтобы потерпеть хоть чуток.

Жосс снял с дерева урну, куда подвешивал ее на ночь, завязывая узлом двойной булинь с сигнализацией от воров, и взвесил в руках. Сегодня не очень тяжелая, он быстро рассортирует. Слегка ухмыльнувшись, он понес ящик в подсобку, где его приютил Дамас. Есть еще добрые люди на свете, такие, как Дамас, которые оставляют вам ключ и место за столом, не боясь, что вы залезете в их кассу. Дамас, ну и имечко! У него на площади был магазин роликовых коньков под названием «Ролл-Райдер», и он давал Жоссу пристанище, чтобы тот мог разобрать свои бумажки. «Ролл-Райдер», ну и названьице.

Жосс открыл урну, большой деревянный ящик, который сколотил собственными руками и окрестил «Норд-вест-2» в память о дорогом его сердцу утопленнике. Конечно, не слишком почетно было большому рыболовному судну дальнего плавания обрести преемника в виде деревянного почтового ящика в Париже. Но этот ящик был не простой. Это был гениальный ящик, появившийся на свет благодаря гениальной идее, посетившей Жосса семь лет назад и позволившей ему крепко встать на ноги после трех лет работы на консервном заводе, полугода на катушечной фабрике и двух лет безработицы. Гениальная идея явилась ему декабрьской ночью, когда он, сидя со стаканом в руке в кафе вокзала Монпарнас, на три четверти заполненном одинокими бретонцами, слушал такие знакомые рокочущие звуки родной речи. Кто-то помянул Пон-л'Аббе, и вот так случилось, что прапрадедушка Ле Герн, рожденный в Локмария в 1832 году, материализовался из глубины сознания Жосса, присел рядом у стойки и поздоровался с ним. «Привет», — буркнул в ответ Жосс.