Ошибки прошлого, или Тайна пропавшего ребенка - Диана Чемберлен Страница 7

Продолжая жевать, он кивнул, и его лицо помрачнело.

– Сначала мама ужасно злилась, – сказала Кики, вспоминая, как мать кричала на нее за малейший проступок. – Потом она погрузилась в состояние… знаешь, что-то между злостью и депрессией. А потом стала очень спокойной.

– ОГТДП, – сказал Тим.

– ОГТДП?

– Пять стадий печали. Отрицание, гнев, торг, депрессия и принятие ^[7].

– Круто, да, так оно и было, – сказала она. – Хотя как понимать торг? – уточнила Кики.

– Это вроде соглашения с Богом. – Он вытер губы салфеткой. – Господи, если ты смилуешься и мне станет лучше, я больше никогда не сделаю ничего плохого.

– Не знаю, просила ли она об этом, – сказала Кики. Ей было больно представить свою мать пытающейся выторговать себе спасение от неизбежного. – Я просила. – Она рассмеялась, вспомнив об этом. – Я всегда обещала Богу быть послушной девочкой, если мама выздоровеет.

– Думаю, ты, вероятно, и была послушной девочкой. – Голос Тима звучал нежно.

Она посмотрела на свой несъеденный пирог.

– Я до самого конца ждала, что ее спасет чудо. Знаешь, что она делала? – Она не могла поверить, что сейчас расскажет ему об этом. – Перед смертью она писала мне письма, – произнесла Кики. – Их около шестидесяти. Каждое из них она запечатала в отдельный конверт, написав на нем, когда я должна его открыть. Первое я должна была открыть в день ее похорон, а потом по одному в каждый свой день рождения, было несколько писем, приходившихся на случайные даты, думаю, на те годы, когда, как ей казалось, мне может понадобиться ее совет. Например, когда мне исполнилось шестнадцать лет, там был конверт с надписью «Шестнадцатилетие», потом было еще одно письмо «Шестнадцать лет и пять дней», и еще «Шестнадцать лет и два месяца», и так далее.

Тим проглотил последний кусок своего сэндвича и с удивлением покачал головой.

– Необыкновенная женщина, – проговорил он. – Сколько ей было лет?

– Двадцать девять.

– Черт! Не знаю, хватило ли бы мне сил, окажись я на ее месте.

Кики было приятно услышать его слова.

– Значит, у тебя остались еще десятки неоткрытых писем от матери? – спросил он.

– На самом деле нет. – Она засмеялась. – Я открыла все до последнего в день ее похорон. – Она сидела в одиночестве в гостевой спальне у старой двоюродной бабушки и читала строки, написанные ее матерью, многие из которых она не могла понять, будучи еще слишком маленькой. Читая их, она плакала и тряслась, крепко обхватив себя руками, чтобы успокоиться, до глубины души ощущая свою потерю. Она многое не понимала в этих письмах. Кики пропустила советы о сексе, будучи слишком юной для того, чтобы они возбудили ее. Советы по воспитанию детей были для нее бессмысленны. Неважно, что она не понимала их, ей была дорога каждая строчка, написанная рукой матери. – Впрочем, они до сих пор со мной. – Письма лежали в коробке под кроватью, которая кочевала вместе с ней из одной приемной семьи в другую. Это было все, что осталось ей от матери. – Она говорила мне, что я всегда могу решить сама, радоваться мне или печалиться, – сказала Кики. – Когда она перешла на… как ты назвал эту стадию? Принятие?

– Правильно.

– Думаю, именно тогда она сказала мне, что понимает, что может провести свои последние дни как последняя сука – это ее слова, не мои – или же провести их, будучи благодарной за то время, которое мы пробудем вместе. Она сочинила песню о том, как она благодарна утру, деревьям и воздуху. Мама сказала, что я каждое утро могу петь себе эту песню и… – Смутившись, она внезапно умолкла. Она слишком много наговорила, почти в эйфории, чувствуя облегчение оттого, что ее внимательно слушали.

– Почему ты остановилась? – спросил Тим.

– Я слишком много болтаю.

– Ты поешь эту песню?

Она кивнула.

– Пою, про себя.

– И она помогает тебе? – спросил Тим.

– Очень. Я чувствую себя так, будто она все еще со мной. Поэтому я стараюсь быть благодарной за все, в том числе за все, что произошло со мной. – Она опустила глаза на пирог. Он превратился в месиво. – Вот так так! – сказала Кики. – Я никогда так много не говорила. О своей жизни, я имею в виду. Прости.

– Не извиняйся, – ответил Тим. – Мне приятно узнать тебя поближе. И я думаю, тебе повезло, что у тебя была такая мать.

– Я совсем не дала возможности поговорить тебе, – сказала она.

– У нас будет время для этого, Кики. – Тим минуту смотрел на нее, а потом улыбнулся. – Ты мне очень нравишься, – сказал он. – Никогда не думал, что встречу такого позитивного человека, как ты.

Этот комплимент значил для нее гораздо больше, чем все, что он мог бы сказать. Если ты позитивна, ты всего добьешься.

После того как они вышли из закусочной, Тим предложил подвезти ее домой. Кики прыгнула в его белый минивэн «Форд», а когда включился верхний свет и она заметила матрас в задней части салона, у нее чуть было не подкосились колени. Ей хотелось намекнуть ему, что им лучше забраться в эту темную пещеру сзади. Ей хотелось, чтобы он стал ее первым любовником. Но, остановившись перед пансионом в викторианском стиле, Тим вышел из фургона и, обойдя его, открыл Кики дверь.

– Мне хотелось бы пригласить тебя к себе, – сказала она, когда они поднимались по ступенькам крыльца, – но нам не разрешается приводить в комнаты гостей мужского пола.

– Все нормально, – сказал Тим. Наклонившись, он поцеловал ее. Он едва прикоснулся к ней губами, и ей пришлось отшатнуться, чтобы не потребовать большего.

– Увидимся завтра утром, – сказал он. Свет от лампочки на крыльце отражался в его глазах, и он нежно погладил ее по волосам, как та чернокожая женщина на автобусной остановке.

Улыбнувшись в ответ, она помахала ему рукой, потом открыла дверь и взбежала по ступенькам. Ей хотелось рассказать Ронни об этом восхитительном вечере, хотя ее соседка по комнате никогда не поняла бы, почему она была так взбудоражена оттого, что ей удалось поговорить с мужчиной так, как она поговорила с Тимом. Чего только Кики не наговорила ему! Тим даже узнал, что она девственница. Она могла бы рассказать ему все о себе, и он с сочувствием и пониманием выслушал бы ее.

В следующий раз она даст ему возможность рассказать ей все о своей жизни, и она будет слушать его так же внимательно, как он слушал ее.

Впрочем, она была очень искренней девушкой, ей никогда не пришло бы в голову, что он повел бы себя иначе.