Ванильный запах смерти - Анна Шахова Страница 7

Народный артист занимал самый большой и комфортабельный номер: с плазменным телевизором на стене, отличным баром и двуспальной кроватью. Гость и хозяин расположились у журнального столика в высоких креслах. Эдик потягивал с хищной, но одновременно угодливой улыбкой коньяк, Федотов предпочитал красное вино. Он встряхивал седыми власами и масляно улыбался гостю, пыхая сигарой. Кудышкин курил цветные Зулины сигаретки.

– А сюрприз, Эдвард, – вот он. – Глеб Архипович достал из ящика комода неказистую коробочку.

– Тра-авка, – захохотал Кудышкин, когда народный артист поддел костлявым пальцем крышку, под которой обнаружились простейшие самокрутки. – Да вы, похоже, привыкли отрываться по полной, Глеб Архипыч!

С восторженным недоумением Эдик взял из коробочки сигаретку и поднес ее к носу.

– Как бы на хохот гости не набежали.

– Ну, мы же в разумных пределах похулиганим. – Федотов вдруг резко встал с кресла и, подойдя к Кудышкину, погладил того по голове, тронул шею, проникновенно вглядываясь в глаза.

Телевизионщик перестал улыбаться, встряхнулся, загасил сигарету, а самокрутку вернул в коробочку.

– Не опасаетесь с таким багажом – и в общественных местах, под прицелом испытующих глаз? – заговорил он сухо.

Федотов, поскучнев, вернулся в свое кресло.

– Не вздумайте, меня, мальчик, бояться. Я же не насильник и против природы никогда не иду. А травка… это спонтанный подарок. Здешнего поклонника. Да-да, даже здесь, представляете, нашелся верный и сообразительный человечек. Вообще я к этим изыскам не приучен. Но по натуре – великий экспериментатор и авантюрист. Чего только не приходилось испытывать в жизни! Так почему не попробовать и это? Сколько мне осталось. – Актер прочувствованно сглотнул, дернув острым кадыком.

– А вот это очень интересно. Ваш опыт… Я о программе, Глеб Архипыч. О возможной программе с вашим участием. Вы поймите, что для меня скандал – пустое. Главное – суть человека, его подлинное нутро. Я даю своим героям, которых искренне уважаю, высказаться сполна. На те темы, что волнуют их. – Журналист пытался быть по-настоящему искренним, задушевно-серьезным.

Как правило, контраст, на котором он работал – этакий внешне нахальный пофигист с глубокой байронической душой, – срабатывал безотказно. Сколько «кривды» таким макаром вытянул Кудышкин из несчастных артистов – представить страшно. Но сегодня он лишь наталкивался на лукавый взгляд ушлого развратника.

– Да-да-да… Это после, после, Эдик. – Глеб Архипович поддел отточенным ногтем сигаретку, стал разминать ее и с вожделением нюхать. – Расслабимся, мон ами. Вам еще с вампиршей татарского происхождения кувыркаться. А это, я так чувствую, очень много сил отнимает. Да вы мне все после и расскажете. Правда? Я люблю, когда молодежь со мной откровенна. Будто соки свежие в тело вливаются. Ну, и многому можно у вас научиться. Бесспорно. Очевидно. Так что не только вы исповеди любите слушать, я их тоже в своем роде коллекционирую. – Артист ослепительно улыбнулся. Кудышкин не мог не оценить знаменитую, подкупающую улыбку мастера отрицательного обаяния.

Федотов решительно протянул самокрутку Кудышкину:

– Учите, сэнсэй.

– Да невелика наука.

Эдик начал раскуривать косячок.

Через пятнадцать минут новоявленные друзья позабыли о лукавых беседах с прицелом на извлечение выгоды. Эдик, приняв нелепую позу – ноги на подголовнике, голова на сиденье, расслабленно подхихикивал, наблюдая за перевернутой в его глазах фигурой Федотова, который заходился в конвульсивном танце. Народный артист скинул рубаху и выполнял странные женственные телодвижения: то поводил плечами и грудью, поросшими редким седым пухом, то тряс тощими бедрами, то, встав на мыски, будто пытался взлететь, размахивая длинными руками, которые уже потеряли упругость и болтали брылями обвислой кожи.

– Жах! Жах-хх! – заклинал пространство актер. И вдруг он стал задыхаться, вытаращив глаза. Схватившись за горло, налился синюшным румянцем, захрипел, повалился на колени с вылезающими из орбит глазами: считаные секунды – и тело Федотова забила судорога, а из мертвеющего рта полезла пена.

– Г-глепп Архиы… – Фаза возбуждения стремительно сменялась тяжелой оторопью и у Кудышкина. Ему потребовалось какое-то время, чтобы перевернуться в кресле, вдохнуть полной грудью и встать.

«Чертовщина… Что-то подмешано туда…» – это была последняя мысль Эдика, после которой журналист, почти ничего не видя, с заходящимся сердцем, успел рухнуть у окна, дернув створку и крикнув дикое:

– Бля-а-а-рва!..

Под окном, в сгущавшихся сумерках, загороженные кроной раскидистой ивы, стояли Лева и Лика, целомудренно держась за руки. Лева прервал на полуслове монолог о значении в его жизни поэзии Северянина, с испугом глянув на стукнувшее федотовское окно.

– Вот звезды, – укоризненно покачал он головой. – Интеллигентные, уважаемые люди, а напиваются, как недоросли на дискотеке.

– Послушайте, Лева, нужно подняться посмотреть. Мне кажется, что у Глеба Архиповича не все благополучно.

Лика решительно выдернула свою руку из ладоней Гулькина.

– Я должна сказать Дарье. Вдруг ему плохо?

– Но ведь с ним человек! Этот журналист.

– Какой это человек, – отмахнулась Травина и покатилась, бойко перебирая кругленькими ножками, к террасе.

Через пять минут у двери в комнату артиста, из-за которой не раздавалось ни звука, в растерянности стояли четверо: Лева, Василий и, вторым рядом, Лика с Дашей.

– Глеб Архипыч! – очередной раз крикнул Василий, тщетно пытаясь вставить запасной ключ в замок: ключ, вставленный с обратной стороны, не давал возможности открыть дверь. Вася, обреченно помотав головой, выразительно посмотрел на Леву.

– Давай ломать.

Гулькин прошептал, наклонившись к уху хозяина:

– Женщинам бы отойти. Мало ли…

Василий категорично кивнул дамам.

– Никуда я не уйду, – глухо, но бесповоротно изрекла Даша. – Может понадобиться помощь.

– Но не ваша же! – отмахнулся от нее муж.

– Да что мы – пьяных мужчин в неглиже не видали, что ли? – возмутилась Лика. – Давайте скорее дверь выбивать. Трупов еще тут не хватало. – Травина оказалась на редкость рассудительной и смелой.

Василий с болью поморщился. «Такую дверь уродовать…» Впрочем, преграда оказалась не так уж неприступна. Лева вышиб ее с первого удара.

Зрелище предстало страшное. Полуголый Федотов лежал на полу посреди комнаты с искаженным судорогой синим лицом и закатившимися глазами. Эдик – ничком у окна. Даша вскрикнула и зажала рот рукой. Лева подбежал к Кудышкину, перевернул его на спину: журналист был без сознания, но выглядел вполне живым и даже румяным. Василий так и не смог переступить порог номера – побелевший, с раскрытым ртом, он не отрывал взгляда от страшного лица Федотова.