Эшафот забвения - Виктория Платова Страница 7

– А все из-за тебя… – Он хотел добавить еще что-то,нелестно меня характеризующее, но вовремя сдержался. – Говорил же, онненавидит, когда опаздывают! Шевелись!..

…Спустя десять минут мы уже были на подступах кмосфильмовским павильонам. Я помнила эти ангары еще по стажировке: тогда онибыли почти пустыми. В середине девяностых, когда большой кинематограф рухнулокончательно, самоубийцы-одиночки и фанаты авторских идей предпочитали съемки вестественных интерьерах. Малогабаритные квартиры, забитые мелкими страстишкамимелких людей; малобюджетное кинцо с уклоном в нудное морализаторство и дешевуюпатетику – тогда это было модно. Теперь, судя по всему, наступили другиевремена: в павильонах кипела жизнь. Следуя за Бубякиным, я насчитала сразунесколько съемочных групп, довольно пестрых по составу.

– Да у вас здесь жизнь бьет ключом, – одобрительносказала я Бубякину.

– Что есть, то есть, – рассеянно ответил он.

– Сразу несколько нетленок в производстве?

– В основном клипы строгают.

– Сейчас вот Танец-Жигули на повестке дня стоит. ЛюбишьТанец-Жигули, признавайся?

– Это еще кто? – Я решительно оторвалась от последнихэстрадных веяний.

– Ну, старуха! Какой же русский не знает Лады Дэне!

– А-а… Так бы и говорил. Души не чаю в Ладе Дэне. С нейдаже месячные легче переносятся.

– А я думал – ты давно в климаксе, – не сдержалсяБубякин и на всякий случай прикрыл голову воротом замызганного плаща, – судя потому, как ты на мужиков бросаешься.

– Может, я нимфоманка.

Бубякин отогнул ворот и с сомнением посмотрел на меня:

– Не смеши меня, нимфоманка!.. У таких кляч, как ты,может быть только одна пламенная страсть – пара страниц из Франсуазы Саган наночь и игра на мандолине для дальних родственников из Алтайского края.

– Это уже две страсти. А, в общем, ты прав, – веселосказала я. Моя неприязнь к Бубякину исчезала с каждой минутой, он оказалсявполне сносным парнем со своеобразным, хотя и немного агрессивным, чувством юмора.И зачем я только избила его?..

– А теперь, душа моя, заткнись, – неожиданно прервалнашу милую беседу об особенностях физиологии среднего возраста Бубякин. –Приближаемся к цели. Предупреждаю, режиссер – тиран и деспот, посторонние наплощадке вызывают в нем чувство глухого протеста. Так что будь тише воды нижетравы. Обстряпаем дельце, и надеюсь больше никогда тебя не видеть. Все поняла?

– Чего уж тут не понять. Тиран и деспот, чувствоглухого протеста. Все ясно.

…О том, что мы наконец пришли, я поняла еще до того, какБубякин остановился перед дверью павильона: в воздухе снова запахло вселенскимблефом и веселой авантюрой. Косясь на меня, он быстро набрал шифр на кодовомзамке. (Скажите, пожалуйста, какие предосторожности, в мою бытность такого не былои в помине!) В самый последний момент, перед тем как он толкнул дверь впавильон, я все-таки сумела классифицировать этот запах: он шел из моегодетства с его копеечными билетиками на первый сеанс в воскресенье. Так моглопахнуть только таинство кино, и именно из-за этого сумасшедшего запаха яоказалась во ВГИКе, токсикоманка чертова. Однако то, что я увидела спустянесколько минут, можно было назвать съемочной площадкой лишь с большойнатяжкой. Скорее это походило на ломбард или комиссионный магазин. Всепространство между софитами и интерьерными выгородками было завалено ворохомвосхитительных, потускневших от долгой жизни вещей. Любая из них могла украситьвитрину антикварной лавки средней руки. Картины, акварельные наброски инезаконченные этюды, ребра тяжелых багетов; непрочные безделушки, всегдапереживающие своих хозяев… Иконы в серебряных окладах, напольные китайскиевазы; лампы, у подножия которых разыгрывались фарфоровые сцены из греческихтрагедий и французские пасторали. Почетное место занимала пирамида из песочныхчасов и клепсидр – время, заключенное в них, не имело никакого значения. Вовсяком случае, для меня: я могла бы провести несколько дней, разбирая этизавалы вещей.

– А я и не знала, что у вас здесь филиалреквизиторского цеха, – зачарованно произнесла я и дернула Бубякина за рукав.

– Правило номер один: ничего не лапать. Правило номердва: никогда не произносить слово “реквизит” в контексте тирана и деспота.

– Почему?

– Потому что он ненавидит реквизит. И бутафорскиепримочки. Все вещи подлинные, у каждой своя история. Это создает нужную глубинуобщего плана. Видишь вон ту милую картинку пастелью? – шепнул Бубякин и указална маленький этюд, почти погребенный под другими картинами. – Это настоящийТулуз-Лотрек. Неучтенная голова Ля Гули из Мулен-Руж. Запасники Пушкинскогомузея.

– Как же она у вас оказалась?

– Сами принесли, долго кланялись, сказали “приходитееще” и коллекцию постимпрессионистов обещали, если для дела понадобится.

– Что ты говоришь!

– Ладно, пошел на плаху, а ты в хвост просителямустраивайся. Я тебя позову.

Тяжело вздохнув, Бубякин направился к единственному яркоосвещенному углу павильона, в котором находилось несколько человек. Угол былобставлен так же добротно, как и комната съемочной группы “Забыть Монтсеррат”.Длинные столы, заваленные антиквариатом, галогеновые светильники, глубокиеофисные кресла. Впрочем, кресла предназначались не для “просителей”, какохарактеризовал их Бубякин: те довольствовались списанными за выслугу летказенными стульями. Контингент просителей, в который попала и я со своим“Шекспиром” в холщовой сумке, состоял в основном из бедно одетых старух спрямыми дворянскими спинами и вполне пролетарскими сухонькими лапками. Каждаяиз них крепко прижимала к себе сумочку и недружелюбно косилась на соседок. Ясильно подозревала, что весь этот антиквариат перекочевал сюда именно изпотертых старушечьих баульчиков и ридикюлей. Тиран и деспот, “последнийимператор” Большого стиля” Анджей Братны, действовал с размахом, весь масштабкоторого я оценила чуть позже.

А пока я сидела в самом конце очереди на заклание, на самомнеудобном стуле, в самой неудобной позе. И с тоской думала о том, что зряввязалась в это мероприятие. Увенчанный лаврами Тулуз-Лотрек и мойэкстравагантный, но удручающе современный “Шекспир на сборе хвороста”находились в разных весовых категориях. Да и опьяняющее чувство жизни, котороея испытывала все утро, вдруг исчезло: возможно, в этом виноваты прямые спиныстарух, их жесткие провалы ртов и складки морщин на лицах. Я была одной из них.Так же, как и они, я потеряла все. Но в отличие от старух у меня нет дажетряпицы с камеей или фарфоровой пастушки. К тому же и единственный выходнойбезвозвратно загублен. Выходной, который я могла провести с Серьгой и МиккиСпиллейном… Чтобы хоть чем-то занять себя, я тихонько поднялась со стула и поднеодобрительные взгляды старух отправилась бродить по павильону. К антикварнымразвалам я подойти не решилась: их охраняли два молодых человека с печатьюзначительности на разбойных телохранительских физиономиях: острые глаза, тупыеподбородки, скорострельные “стечкины” у потнючих подмышек – таких типов запоследний год я перевидала предостаточно и в самых разных обстоятельствах. Воттолько никогда не думала, что увижу их здесь, на мирном и далеком от криминала“Мосфильме”.