Храм украденных лиц - Екатерина Красавина Страница 61

Кабинет был небольшим, но плотно заставленным мебелью. Шкафы с книгами. Стол. На столе — компьютер. Раскрытый альбом. Поминутно прислушиваясь, Надя подошла на цыпочках к столу. Это был альбом отзывов и фотографий пациенток: до операции и после. Надя впилась глазами в эти снимки. Стандартные некрасивые лица полностью преображались под волшебным скальпелем хирурга. Это было настоящее чудо! Надя не удержалась и перевернула несколько страниц назад. Она увидела знакомое лицо одной актрисы, сериал с участием которой она недавно видела по телевизору. Она восхищалась этой женщиной. Ее утонченной красотой. Тонкими чертами лица, безукоризненной линией лба и щек. И вот она видит ее фотографию до операции: такое впечатление, что это не она, а другая женщина — грубее, проще, с невыразительным лицом. Симпатичная — да! Но не более того! Надя перелистнула еще несколько страниц. Прямо на нее со снимка смотрела известная певица, прославившаяся своим скандальным нравом. Волевое лицо, яркая, броская красота. Но что было до Лактионова — серая мышь, каких пруд пруди. Ни скульптурных черт, ни броскости. Пройдешь мимо — и не остановишься. Надя как завороженная листала альбом.

Лица, лица… Знакомые и незнакомые. Красота как абсолют, красота, доведенная до немыслимого совершенства. До последней отточенности черт и линий. Надя посмотрела на свои руки. Они дрожали. Она ощутила благоговейный трепет. Она попала в настоящий храм. Храм преображенных лиц! Украденных лиц, поправила она себя. Он украл их у природы, вступил с ней в соперничество и — победил. Он сделал неслыханное — победил саму природу. Это был настоящий Бог, человек, перед которым можно было преклонить колени за те чудеса, которые он совершил.

Да, он сделал одну-единственную ошибку. Этой ошибкой была она, Надя. Но имела ли она право поднимать руку на человека, который сделал столько прекрасного и полезного? Кто она такая, чтобы лишать мир того, кто делает его красивее и чудеснее? Она сделала шаг назад. Потом вернулась к столу и открыла альбом на той самой странице, которую смотрел Лактионов. По ее щекам текли слезы. Еще немного, и она бы заплакала во весь голос. Но она не могла себе этого позволить. Ей надо было уходить. Так же незаметно, как она и пришла. Пока не вернулся Лактионов. Она быстро метнулась к двери и тут услышала вдалеке шаги. Она молниеносно промчалась по коридору и нырнула за стойку. Надя сделала это вовремя.

Потому что быстрыми шагами Лактионов прошел мимо нее, скрючившейся около стула секретарши. Какое-то время Надя подождала. Потом, услышав звук закрывающейся двери и поняв, что Лактионов уже находится в своем кабинете, она на цыпочках проделала обратный путь к входной двери и, открыв ее, оказалась на улице. Было холодно, очень холодно. Черное беззвездное небо отчужденно смотрело на Надю, когда она, повинуясь безотчетному порыву, подняла вверх голову. Слез уже не было. Была щемящая тоска и чувство ужасающего одиночества. Такого одиночества — хоть вой! Она всегда ощущала свою обособленность от этого мира, но еще никогда пропасть между ней и остальными людьми не казалась ей такой бездонной и непреодолимой. «Ну что ж, — подумала она, — ничего особенного не произошло. Буду жить так, как жила».

Еще подходя к двери своей квартиры, она услышала телефонную трель. И сразу поняла: кто это звонит. Она второпях открыла дверь, путаясь в ключах, и подбежала к телефону. Она сорвала трубку и услышала раздраженное:

— Алло!

— Алло! — Надя не узнавала собственного голоса. Он был бесконечно усталым и спокойным.

— Что случилось?

— Ничего.

— Но ты же не сделала то, что хотела. Почему? — в голосе была настойчивая требовательность.

— Потому.

— Это не ответ. Я хочу знать!

— Я… не смогла.

— Струсила?

— Нет.

— Тогда почему ты повела себя, как жалкая соплячка?

— Так случилось.

— Говори же!

Он… Я не буду этого делать. — Наде не хотелось ничего объяснять. Она поняла, что со стороны ее объяснения будут выглядеть странными, непонятными и смешными. — Я струсила. — Это было лучше, чем говорить о красоте и волшебстве преображения.

— Почему ты струсила? — допытывалась незнакомка. — Мне показалось, что ты решилась. Мы же обо всем договорились!

Надя молчала.

— Завтра с утра верни пистолет на место. Деньги — тоже. Слышишь? И не вздумай никому говорить о наших разговорах. Понятно? Иначе…

Женщина невнятно прошипела что-то и швырнула трубку.

Надя не почувствовала ничего. Только жуткую усталость и пустоту. «Ну вот и все, — подумала она, горько усмехаясь. — Хеппи-энд откладывается. Не будет ни операции, ни Испании, ни новой жизни. Впрочем, если мне не суждено стать такой, как все, значит, не надо и рыпаться. Надо жить той жизнью, которая мне дана. А не строить воздушные замки. Завтра я встречусь со Шваброй и Хвостиком. Вот моя жизнь. А о чем-то другом не стоит даже и мечтать. Все это глупости!» Она разделась и легла в кровать. Но сон не шел. Она уснула уже под утро. Последней ее мыслью было, что утром надо поехать на Савеловский вокзал. Вернуть деньги и пистолет. Положить обратно в камеру хранения.

В ректорате Первого медицинского института Губареву сказали, что ему надо поговорить с Петрушиным Владимиром Борисовичем. Это — старый преподаватель, который, возможно, сообщит майору нужные сведения. «Где он находится?» — задал вопрос Губарев. «В аудитории номер семь, — сказала секретарь ректора, высокая брюнетка с усталым выражением лица. — По коридору направо». Губарев поблагодарил ее и направился на поиски Петрушина.

Занятия уже кончились, но вокруг стола преподавателя сгрудились студенты. Губарев подошел ближе. Одна студентка с длинными светлыми волосами что-то объясняла Петрушину. Он слушал ее, кивая головой. Губарев остановился чуть поодаль.

Но тут мужчина заметил в аудитории постороннего. Он вытянул шею и спросил Губарева:

— Вы ко мне?

— Да.

— Одну минуту. Сейчас освобожусь.

Это был невысокого роста мужчина в очках. С лысиной сзади и седыми волосами, торчком обрамлявшими ее края.

«Минута» растянулась на пятнадцать. Наконец аудитория опустела.

— Прошу, — указал преподаватель на стул напротив.

Губарев сел.

— По какому вопросу?

— Я следователь. Майор Губарев Владимир Анатольевич.

На лице мужчины отразилось легкое удивление.

— Да?

— Я расследую убийство Лактионова Николая Дмитриевича. Двадцать пять лет назад он был вашим учеником.

— Четверть века прошло! — мужчина откинулся на стуле назад и снял очки. — Как летит время! — Он протер очки носовым платком и снова надел их. — Помню. Способный был ученик. Я всегда знал, что он далеко пойдет.

— Почему?