Кошмар во сне и наяву - Елена Арсеньева Страница 6

– Док-тор? – Тетя Галя с сомнением покачала головой. – Еслидоктор, чего же он так чесанул от меня по коридору? Только пятки засверкали. Ине к лифтам, а к боковой лестнице, чтоб на черный ход… Интересно!

Альбина промолчала. Хотелось прекратить этот разговор какможно скорее. Какая-то темная жуть шевелилась в душе, стоило только вспомнитьего шепот и как рухнула на подушку раненая женщина, как зашлась тяжелымсопением…

– Сестра! – донесся лихорадочный шепот. – Сестра, ты здесь?

– Тут я, тут! – успокоительно зажурчала тетя Галя. – Чеготебе? Уточку? Или попить?

Раненая припала к поильнику, сделав несколько жадных,хлюпающих глотков. Отстранилась. Вытерла рот рукой. Слабо блеснул перстень… Ивдруг вцепилась в халат тети Гали:

– Спасите меня! Спрячьте меня! Не пускайте его!

Тетя Галя, от неожиданности едва не брякнувшая наземьпоильник, с профессиональной ловкостью высвободилась:

– Да ты что? Нет тут никого. О чем ты?

– Не знаю… не помню!

Больная опрокинулась на спину. Перекатила голову по подушке,завела глаза к Альбине:

– Но тут был кто-то. Вот она видела. Видела, ну скажи?

Альбина, перехватив быстрый теткин взгляд, с сомнениемпокачала головой.

– Не было тут никого, – выдавила она и чуть не сморщилась –до того фальшиво прозвучал ее голос.

Тетя Галя досадливо причмокнула. Поверила ли больная,осталось неизвестным. Она зажмурилась; из-под крепко сжатых, дрожащих векмедленно выползла слеза.

Альбине стало стыдно. Ну чего они с теткой издеваются надэтой бедолагой, у которой и так ничего нет: ни имени, ни памяти, ни даже пола?Чтобы как-нибудь дать выход внезапно проснувшейся жалости, натянула одеяло навздрагивающие плечи, одернула сбившуюся простыню. И с тоской воззрилась на тетюГалю, которая склонилась над второй больной. Неужели тетушка сейчас отправитсядосыпать и опять оставит Альбину одну? А если вновь заявится тот… доктор?

– А, мать твою так и этак! – не то изумленно, не то сердитосказала вдруг тетя Галя. – Надо же, вот старая дура, до утра дотерпеть немогла!

– Что, простыни менять будем? – уныло спросила Альбина.

– Какие простыни! – взвилась тетя Галя. – Ты что думаешь,она обделалась? Как бы не так! Померла, зараза!

Сокрушенно покачала головой:

– Ну все, кажется, я поспала! Вся ночь псу под хвост. А ну,мотай отсюда, Алька. Чтоб через минуту духу твоего в отделении не было. Черныйход открыт, там пройдешь. Давай-давай, а я за Иван Палычем пошла.

Тетя Галя бесцеремонно вытолкнула племянницу из палаты, хотяникакой особой нужды в том не было: Альбина и сама спешила, не чая оказатьсякак можно дальше. Но не только неиссякаемое желание выспаться вымело ее избольницы, как метлой. Страх гнал… страх, что за поворотом мелькнут вдругширокие плечи, обтянутые белым халатом, бритвенно-четкий профиль с упавшей на лобсветлой прядью, снова послышится отнимающий силы шепот…

Обошлось: никто на нее не накинулся ни на лестнице, ни вкоридоре. Альбина даже успела на последний троллейбус, так что не пришлосьтратиться на такси. И все же долго еще колотилась дома под одеялом, не в силахсогреться и уснуть, снова и снова слыша это пугающее, надрывное: «Дашенька…Дашенька…»

* * *

Первый раз Кавалеров увидел своего отца с вертолета.

Раньше он думал, что самое страшное, виденное им в жизни, –та черная марь на берегу Анадырки. Несколько обгорелых колышков торчали извечной мерзлоты. Между колышками бродили олени, пощипывая мягкими, замшевымигубами ягель.

Кавалеров споткнулся о колышек и чуть не упал. Рассердился,хотел выдернуть его из земли – не удалось.

– Пупок развяжется, – сказал тогда проводник. – Невыдернешь.

Кавалеров удивился. Земля, что ли, удержит? Мерзлотамерзлотой, а лето на дворе, так и пляшет все под ногами, будто идешь по мшавегде-нибудь на родимой Нижегородчине. И перед ним не бог весть что –всего-навсего колышек, какие забивают, чтобы закреплять углы палаток. Однимударом топора вгоняют в землю – чего бы не вырвать?

Просто из озорства попробовал дернуть еще раз. С тем жеуспехом. Только поясницу заломило. Смех один! На лесоповале такие кряживорочать приходилось, а тут на колышке полуметровом мышцу сорвал. Да бог бы сней, со спиной. Почему-то показалось, что колышек этот уходит в самую глубьземную – далеко-далеко, будто корень давно срубленного дерева.

– Гнали тут колонну, – неохотно пояснил проводник. – Еще всороковом году. Ну, стали ночевать. Палатки разбили. А среди ночи в одной пожарвспыхнул. Коптилка опрокинулась или еще почему – черт его знает. Пламя мигомперекинулось на другие палатки. Люди выскакивают – горящие люди, бросаются ктокуда. Ночь, тундра… человек на три шага отбежит – и поминай как звали. Ну,начальник колонны дал приказ окружить палатки и стрелять. Вот уж правда что –из огня да в полымя. Положили всех. И трупы, и не дострелянных кидали прямо впожарище. Потом здесь долго еще песцы да росомахи хозяйничали, подъедали, чтоне сгорело дотла. А начальника колонны все равно под суд отдали: мол, многиемогли убежать. Сдох где-то на этапе, а может, придавили его, когда слух прошелпро те дела…

– Но все-таки ушел кто-нибудь? – спросил Кавалеров.

– А то! – после некоторого молчания буркнул проводник. –Уходили некоторые, рассказывают. Только разве вот так, в чем есть, по тундреуйдешь далеко? Немало косточек окрест белеет среди морошки.

Кавалеров ни о чем больше не спрашивал, только задумчивосмотрел на обугленный столбик посреди бесцветного, как бы пожухлого ягеля. Дауж, неудивительно, что кажется, будто эти невеликие колышки намертво в мерзлотувросли. Точно, точно – пустили корни и доросли до середины земли, а то и всю еенасквозь пронзили. Проклюнулись деревцем на той стороне земного шара, вкакой-нибудь благополучной Канаде или вообще в Австралии, хрен бы ее взял.Сидит под тем деревцем благополучненький буржуйчик и в толк не возьмет, отчеговидятся ему под сенью этого деревца жуткие сны про ночь, про мороз, про пустынюбелоснежную, про тощих, измученных людей, бегущих из огня – и нарывающихся напули… своих же, таких, как они, братьев. Хотя… есть же присказка: «Кто тебевыколол око? – Брат. – То-то же так глубоко!»