Американец, или Очень скрытный джентльмен - Мартин Бут Страница 6

У Дуилио и Франчески несколько мест обитания: дом у моря, дом в горах, квартира в Риме, куда ездят по делам и, возможно, за развлечениями, в которых мужчины-итальянцы проводят внебрачные часы. Их дом в горах расположен дальше в долине, километрах в пятнадцати от нашего города, окружен виноградниками и абрикосовыми садами. Для оливковых деревьев там чуть высоковато, а жаль: мало в жизни удовольствий прекраснее, чем провести длинный полдень в легкой тени оливковой рощи, наслаждаясь солнечным светом, который просачивается сквозь кроны, и ощущая, как корни вминаются в полуденный полусон, будто пальцы в тесто.

Сам дом — это современная трехэтажная постройка, стоящая на месте древнего римского хранилища для воды; подходящее место для человека, который занимается водопроводом. Дуилио любит посмеяться над этой причудой судьбы.

Он, по собственным словам, продолжает давние здешние традиции, восстанавливая ирригационные каналы в садах. Он тоже хочет оставить след в истории.

Он делает домашнее вино: красное, вернее, светло-красное, из винограда «монтепульчано». Винного погреба в доме нет, заменой ему служит просторный гараж, в дальнем конце которого темно и глухо, как в пещере, — и не менее таинственно. За легкой перегородкой, за полками, заваленными обрезками шлангов, запчастями для насосов, мощными гаечными ключами и машинками для резки труб, коробками с вентилями и кранами, стоит вино. Оно припорошено цементной крошкой, штукатуркой и пометом летучих мышей. Чтобы добраться до некоторых полок, Дуилио приходится вставать на капот своего новенького «мерседеса». Он тянет руку и пыхтит от напряжения. Он не блещет здоровьем. Это все вино.

— Voilà! [14]— провозглашает он, а потом, из уважения к гостю, переходит на свой небогатый английский: — Хорошее вино. — Он гордится им, будто отец сыном или дочерью, сделавшей нежданно удачную партию. — Я делал.

Он хлопает по бутылке ладонью, словно по заднице шлюхи.

— Хороша.

Он протирает горлышко бутылки сгибом локтя, серая пыль остается у него на коже. Между коробкой гаек и ящиком с бутылками машинного масла обнаруживается штопор, пробка вылетает с негромким хлопком, как скоростная пуля из ствола с глушителем. Он наполняет два бокала, стоящие на столе, некоторое время мы сидим и ждем, когда вино согреется на солнце. Ящерки бегают по ослепительно-белой подъездной дорожке, шуршат в сухом чертополохе и в траве под могучими абрикосовыми деревьями.

— Alla salute! [15]

Как истинный специалист, он делает небольшой глоток и некоторое время гоняет вино по ротовой полости, потом дает одной капле просочиться между губ и медленно глотает.

— Хороша, — подтверждает он. — Ты как думаешь?

Кажется, в Италии все стоящие вещи женского рода: хорошая машина, хорошая бутылка вина, хорошая салями, хорошая книга, хорошая женщина.

— Да, — соглашаюсь я.

Если бы вино было женщиной, говорю я, она бы была молода и соблазнительна. Ее поцелуи вырывали бы сердце из груди. Ее руки могли бы превратить самого немощного старика в молодца с геркулесовой оснасткой. Жеребцы били бы копытами от зависти. Ее глаза умоляли бы о любви.

— Как кровь, — говорит Дуилио. — Как итальянская кровь. Настоящий красный цвет.

Я киваю — и при этом думаю про кровь в истории. Мне пора возвращаться к работе. Я прощаюсь и неохотно принимаю в подарок не снабженную этикеткой бутылку этой крови виноградной лозы. Этот дар ставит меня в неловкое положение. Человек, принявший вино в дар от знакомого, рискует обзавестись другом, а я, как уже говорил, чураюсь дружбы, потому что она влечет за собой многие опасности.

Позвольте дать вам — кем бы вы ни были — добрый совет. Не пытайтесь меня разыскать.

Я всю свою жизнь скрывался в толпе. Неприметное лицо, как один воробей из тысячи, неотличимое от других, как один камушек от другого на морском берегу. Я мог стоять с вами рядом у стойки регистрации в аэропорту, на автобусной остановке, в очереди к кассе в универмаге. Я мог быть старикашкой, спящим под железнодорожным мостом любого европейского города. Я мог быть дряхлым пропойцей, подпирающим стойку бара в английском деревенском пабе. Я мог быть напыщенным пожилым подонком, несущимся в открытом «роллс-ройсе», например белом «корнише», по автобану, в обществе барышни моложе меня лет на сорок — груди туго обтянуты футболкой, вздернутая юбка открывает бесконечную загорелую ляжку. Я мог быть трупом на столе в прозекторской, покойным бедолагой без имени, без дома, без надежды на то, что хоть кто-то поплачет о нем у разверстой общей могилы. Кто знает.

Что толку дергать даже за очевидные нити. Италия — большая страна, она идеально подходит для того, чтобы скрываться.

Но как же Пьяцца ди Санта-Тереза, возразите вы, где находится бар, принадлежащий некоему Луиджи? Как же синьора Праска? Как же Дуилио, водопроводчик-миллионер, и его Франческа, возразите вы. Клара и Диндина. Опытный сыщик запросто их разыщет, сложит два и два и получит в ответе четыре. Просмотрите налоговую декларацию вдовы либо старой девы Праски, полицейское компьютерное досье на проституток Клару и Диндину, работающих в одном и том же борделе, справочник «Итальянские сантехники». Пересмотрите все пьяццы ди Санта-Тереза, где есть бар, а поблизости от него — переулок, делающий два поворота под прямым углом, который с претензией именуют vialetto.

Ничего у вас не получится. Я, может, уже и стар, но я не полный идиот. В противном случае я не был бы стариком, я был бы покойником.

Имена изменены, названия изменены, люди изменены. В Италии тысячи пьяцц ди Санта-Тереза, десятки тысяч безымянных переулков, которых нет ни на одной карте, они существуют только в памяти живущих по соседству да местного postino [16], для которого это всего лишь обычный тупик, по которому приходится ходить каждое утро, а потом возвращаться на Виа Черезио, чтобы продолжить разноску писем.

Вы меня не найдете. Сам я этого не позволю, а без моей помощи у вас ничего не получится. М-15, британская Служба по борьбе с терроризмом, ЦРУ и ФБР, Интерпол, КГБ и ГРУ, румынская Секуритате и даже болгары, известные специалисты по выслеживанию людей, — все они искали и не нашли, хотя некоторым удалось подобраться ко мне довольно близко. У вас же ничего не выйдет.

Квартира у меня изолированная. Попасть в нее можно только одним способом — через входную дверь; здесь нет ни черной лестницы, ни соседнего здания повыше, с кровли которого может спуститься незваный гость, ни пожарного выхода. У меня на всякий случаи продуман путь к отступлению, но какой — не скажу; раскрывать подобные тайны по меньшей мере глупо.

По сути, квартира расположена на трех уровнях, потому что здание стоит на склоне холма, на котором расположен весь город. Войдя через дверь с площадки четвертого этажа, вы окажетесь в небольшой прихожей, а потом — в гостиной. Это просторная комната, десять на семь метров. Пол выстлан плиткой семнадцатого века — когда-то она была красной, теперь стала охристой, — а в центре на двадцатисантиметровом возвышении расположен очаг; над ним — медный колпак и труба. Зимой тут бывает студено. Вокруг очага расставлено несколько современных диванов — такие покупают на мебельных складах в разобранном виде. Стулья в комнате деревянные, с тканевой обивкой — на таких обычно сидят режиссеры на съемочной площадке. У стола — крепкий дуб, девятнадцатый век — стоит всего два стула. На один больше, чем надо.