Американец, или Очень скрытный джентльмен - Мартин Бут Страница 5

Обнаружили ли этих лиходеев? Заставили выплатить миллиарды утаенных лир? Кто знает? Об этом история умалчивает.

Для меня нет на земле места лучше. Может быть, я мог бы остаться здесь навсегда, никем не обнаруженный, как этрусский могильник возле Виа Аппиа, замаскированный под канализационную трубу. Главное — не покупать яхту длиннее двадцати метров и не держать ее на Капри. Впрочем, я уже слишком стар, чтобы так сглупить. А кроме того, если бы мне хотелось иметь такую игрушку, я бы обзавелся ею уже давным-давно.

Во дворике сегодня, как всегда, прохладно. Он похож на склеп с провалившейся крышей — через нее теперь может заглядывать солнце и наблюдать за мелкими драмами, которые разворачиваются внутри.

Ходят слухи, что у фонтана в центре дворика когда-то порешили некоего аристократа и в каждую годовщину его смерти вода окрашивается в красноватый цвет. По другой версии, в годы правления Муссолини в этом дворике убили социалиста. Почему именно вода бывает красноватой — из-за пролитой крови, из-за того, что аристократ (как утверждают) любил одеваться в модные оттенки красного, или из-за того, что социалист был хоть и левым, но слегка, — я не знаю. Может, здесь просто жил святой, а молва все переврала. Вот и верь после этого истории.

Дворик вымощен темно-желтыми каменными плитами — их драили и начищали долгие века, поэтому они подыстерлись. Фонтан, роняющий свои струйки из-под ожерелья из мха и травы, позвякивает в гулкой каверне двора; он сложен из белого мрамора с черными прожилками. Кажется, что в сердце старого здания взбухли варикозные вены. Ибо фонтан и есть сердце здания. В центре его стоит фигура девушки в тоге, которая держит большую морскую раковину — из раковины и течет вода, поступающая по бронзовой трубе два с половиной миллиметра в диаметре. Девушка сделана не из мрамора, а из алебастра. Глядя на нее, я думаю, что, наверное, ее мокрая кожа и охлаждает наш дом.

Наружные двери выходят на фонтан, на него же смотрят рейчатые ставни, над ним наклоняются балконы. Даже в самые жаркие дни он создает в доме влажную прохладу, журчание воды никогда не стихает, сквозь отверстие в мраморе она стекает на плиты и исчезает под железной решеткой, из-под которой выпрастываются ветки водного папоротника.

Зимой, когда на горных вершинах белеет снег, а улицы города покрываются ледяной коркой, фонтан пытается замерзнуть. Но ему это никогда не удается. Каким бы холодным и неподвижным ни был воздух, какие бы длинные сосульки ни свисали с раковины в девичьей руке, вода продолжает свое «кап-кап-кап».

Никто не включает этот фонтан. Там нет электрического насоса или чего-то подобного. Вода поступает из глубин, точно дом наш стоит над раной в теле земли.

За фонтаном расположена крепкая деревянная дверь, которая ведет в переулок, vialetto. Это узкий проход между зданиями, делающий два поворота под прямым углом. Когда-то этот переулок был садовой дорожкой. Так утверждает синьора Праска. Она знает со слов своей бабушки, что в семнадцатом веке вокруг их дома были сады и на месте переулка была аллея, сверху увитая зеленью. Поэтому переулок и называется vialetto, а не vicolo и не passaggio. По-моему, все это чушь. Здания вокруг построены тогда же, когда и наше. В старой части города никогда не было никаких садов, одни внутренние дворики, в тени которых закалывали аристократов и социалистов.

По одну сторону от фонтана начинается крутая каменная лестница, ведущая на четвертый этаж, где я и живу, по одному пролету на каждой стороне квадратного дворика. Средняя часть каждой ступени сношена. Синьора Праска обычно ступает на края, особенно если идет дождь и камень мокрый. На второй пролет капает из подтекающей трубы. Никто ее не чинит. И я не собираюсь. Не мое дело — латать клочья истории, лудить трубы и делать так, чтобы ступени простояли на сто лет дольше. Почти всякий англичанин обязательно починил бы. Но я не стремлюсь к тому, чтобы они видели во мне англичанина. У меня есть дела поважнее.

На каждом этаже есть по площадке, по балкону, выходящему на двор и на квадратик неба, — балкон же видеть не дано никому, кроме жителей дома и богов, которые у каждого свои.

Стены выкрашены в цвет кофе с молоком, капители колонок на балконной балюстраде тронуты болезненной белизной. Говорят, что каждую зиму, как в горах выпадет снег, лепнина трескается, — доверять ей можно почище, чем самому дорогому барометру. Ставни сделаны из отлакированного дерева — судя по цвету, бука. Вообще-то, ставни из бука для Италии нехарактерны.

Мне нравится этот дом. Мне он приглянулся, как только я расслышал журчание фонтана и выслушал истории об убийствах. Все это было очень к месту. Мне ничего не оставалось, кроме как снять на длительный срок квартиру на четвертом этаже — заплатив за полгода вперед. Я вообще верю в судьбу. Не бывает такой вещи, как совпадение. Любой из моих заказчиков вам это подтвердит.

По-настоящему близких друзей у меня нет: такие друзья — источник опасности. Они слишком много знают, слишком активно участвуют в твоей жизни, слишком пристально интересуются, как у тебя дела, где ты был, куда собираешься. Они как жены, разве что менее подозрительны, но они всяко любопытны, а чужое любопытство мне как раз ни к чему. Оно для меня — слишком большой риск. Поэтому вместо друзей я завожу знакомых. Некоторых я подпускаю поближе и даже позволяю заглянуть за бастионы моей скрытности, но ни один из них не подходит под определение «близкого друга».

Они знают меня, точнее, они кое-что обо мне знают. Некоторые знают, в какой части города я живу, но ни один из них не переступал моего порога: вход в мое нынешнее жилище заказан всем, кроме узкого круга доверенных коллег.

Многим знакомым случалось приближаться к моему дому меньше чем на сто метров — они видели, как я вхожу или выхожу. Я приветствовал их улыбкой, полной дружелюбия, напоминал, что пора бы уже заканчивать работу. Солнце-то вон как высоко. Как насчет бутылочки вина? И мы шли в бар — тот, что на Пьяцца ди Санта-Тереза, или в другой, на Пьяцца Конка-Доро, — и я заводил разговор о Polyommatus bellargus, P. anteros и P. dorylas, о нежной голубизне их крыльев, о последнем правительственном скандале в Риме или в Милане, о том, что мой маленький «ситроен» на горных дорогах вынослив, как серна. Я называю свой автомобиль il camoscio [13], и все над этим смеются. Только иностранцу — кажется, англичанину — и законченному чудаку может прийти в голову дать своей машине имя.

Дуилио — один из моих знакомцев. Он водопроводчик, о чем сообщает с обезоруживающей скромностью: на самом деле он богатый бизнесмен от водопроводных труб. Его фирма ведет строительство канализации, подземных трубопроводов и дренажных систем, а в последнее время они занялись еще и ограждениями от горных обвалов. Дуилио — жизнерадостный человек, по-вакхически влюбленный в хорошие вина. Его жена, Франческа, — веселая помпушка, с лица которой не сходит улыбка. Она улыбается даже во сне, утверждает Дуилио и скабрезно подмигивает в пояснение такой веселости.

Мы познакомились, когда он пришел посмотреть ту самую дырявую трубу. Как приятель приятеля синьоры Праски. Вроде бы сговорились, что один из его рабочих починит трубу в выходной день, за наличные. У нас завязалась беседа — Дуилио немного говорит по-английски, но куда лучше по-французски, — и мы вместе отправились в бар. Трубу так и не залатали, но никто вроде бы не расстроился. Бытовые проблемы существуют, чтобы заводить, а не ломать дружбу. Через несколько недель Дуилио пригласил меня к себе на стаканчик вина. Это было особой честью.