Маньяк между строк - Татьяна Шахматова Страница 6

Утреннее сообщение по Всесоюзному радио:

«Уважаемые товарищи!

Сообщаем, что общероссийский эксперимент, длившийся семьдесят два года, закончен…

Здравствуйте, дамы и господа!»

Я уже привык к тому, что Филипп живет так, будто снимается в шоу «За стеклом» или работает на скрытую камеру по делу о жестоком обращении с животными. Всеми доступными представителям кошачьих актерскими средствами он демонстрировал миру, что на общей с ним жилплощади постоянно проживает настоящий кошачий маркиз де Сад. К сожалению, гости, особенно те, кто приходил впервые, охотнее верили коту, чем мне.

– Вика у тебя? – поинтересовался следователь Следственного комитета майор Борис Краснов, проходя в комнату и оглядываясь по сторонам.

Филипп вжался в диван, распластал уши и зарычал, точно зная, что этот звук в его исполнении больше похож на жалобный скрип несмазанной двери. Приемчик он уже не раз опробовал на тетке и был уверен – сработает. На этот раз реакция последовала мгновенно.

– Ты его бьешь, что ли? – без обиняков поинтересовался следователь Краснов.

– Скорее наоборот, – заметил я, сгоняя кота на пол. – Это он почувствовал руководящий императив и воплощенные в вашем лице властные полномочия, поэтому, пользуясь удобным случаем, решил жалобу составить. Он у меня по характеру такой – кверулянт.

Майор нахмурился, наверняка подумал, что умничаю намеренно. Сам Краснов сложных слов не любил и старался их лишний раз не употреблять, но не успел я открыть рот, чтобы поправить самого себя, заменив благородного кверулянта на обыкновенного жалобщика, как майор удивил меня.

– Кверулянт, говоришь? Знаем-знаем мы одного кверулянта. – Краснов старательно выговорил сложное слово, которое, судя по осторожному обращению, сам выучил недавно, и вдруг подмигнул с таким видом, будто я тоже должен непременно знать этого таинственного человека с такими же наклонностями к доносительству, как у моего кота. – Надо же, какое совпадение, – добавил Борис.

Но я не нашелся, что ответить, потому что, во-первых, был не в теме, во-вторых, если честно, равных Филиппу не встречал. Майор Краснов усмехнулся какой-то кривой подозрительной улыбкой и глянул на меня совсем недружелюбно. Видимо, к животным суровое сердце майора имело особую склонность.

Естественно, Вику Борис не обнаружил ни у меня, ни в ее собственной квартире – благо далеко бегать не пришлось, она живет в этом же доме через подъезд.

Официальная версия исчезновения Виктории звучала так: «расстроились нервы после трансатлантического перелета и невероятных нагрузок на последнем деле». Именно эту версию я и озвучил.

– Сухим языком трудового кодекса это называется «прогул». – Борис Краснов еще раз глянул на кота, который сидел теперь прямо напротив него, обернув лапки хвостиком, и, склонив голову немного набок, смотрел с грустной преданностью.

Трещавший и искривший от нерастраченной энергии дисциплинарного взыскания еще минуту назад голос майора неожиданно смягчился. То ли подействовал рассказ о слабом женском организме, то ли котик Филипп добился желаемого результата, вызвав у гостя приступ острой жалости.

– Хоть телефон-то можно было с собой взять?!

Я пожал плечами, сделав сочувственно-неопределенное лицо, какое бывает у младшего помощника старшего менеджера в фирме, которая должна вам денег и не собирается отдавать.

– Передать ей что-то, когда позвонит?

– Нет.

Борис молчал, стоя посередине комнаты и разглядывая свое лицо, вытянутое и преломленное под сорок пять градусов в зеркальной стенке шкафа для посуды.

– Зачем люди закладывают книги куском туалетной бумаги? – спросил он ни с того ни с сего, подхватив с подлокотника свеженького номинанта премии «Нос» и «Большой книги». – Сразу же понятно, где вы их читаете.

На подлокотнике, словно делая ласточку, балансировала книга, которую я забрал из квартиры Виктории вместе с телефоном. Закладка была ее, и книга как будто показывала желтый измученный язык, намекая на то, что пора бы уже дочитать произведение и поставить на полку. Но читать после Вики не так-то просто. У современного автора тетка выискивала какие-то коды русской классики, подчеркивая простым карандашом целые абзацы, и это страшно мешало, как будто в мой личный разговор с автором-современником вдруг беспардонно влезали Гоголь, Достоевский, Толстой и сама Виктория, решившая, что пассаж про крах идеи консьюмеризма соотносится с рассказом Льва Николаевича «Много ли человеку надо земли». Точно так же во «Властелине колец» она находила отголоски «Беовульфа», а в фильме «Фантастические твари» умудрилась разглядеть связь с чеховским рассказом «Спать хочется», когда одна из героинь слезно исповедовалась публике, какие причины побудили ее утопить собственного брата. Виктория только упрямо мотала головой, слыша возражения из серии: где Чехов, а где приквел к Гарри Поттеру. Ребенок-убийца, да еще и вызывающий сочувствие читателя и зрителя – это Чехов. Он изобрел. Все, что после него, – это диалог.

Такой подход порой нервировал даже меня, и нет ничего удивительного в том, что и сам Борис, и его коллеги посмеивались над странной филологической привычкой Вики видеть мир как текст, который уже совершил насилие над всеми предметами, людьми и событиями, словно отец всех богов Зевс-громовержец, а потому все в этом мире-тексте взаимосвязано, все где-то уже упоминалось и кем-то цитировалось. Сам же текст является самой главной властью в подлунном мире, именно текст, а вовсе не президенты, правительства и тайные масонские объединения. Есть от чего приуныть, если честно.

Однако мозг следователя Краснова обладал потрясающими адаптивными свойствами, потому что эту Викину многомудрость, рождающую скорби, он умудрялся рассматривать в романтическом ключе. «Все люди просто смотрят, а ты смотришь на все триста шестьдесят градусов, как сова», – так однажды во время очередного тоста на корпоративе аттестовал следователь умение Вики где надо и где не надо применять методы лингвистического анализа, герменевтики, контент-анализа, нарративной семиотики и прочей беспощадной текстологии. Несмотря на то что сову очень условно можно назвать символом мудрости, потому что большая часть огромной головы этой птицы занята вовсе не мозгом, а глазными яблоками и вестибулярным аппаратом, тетке сравнение понравилось. Что и требовалось доказать – мы все во власти предрассудков, даже если вы детектив с дипломом филолога. Меня же за версию про сову она просто в очередной раз обозвала ветеринаром, до сих пор поминая мне, как после года обучения на филфаке я перевелся на отделение крупного рогатого скота в академии ветеринарии и уехал на практику в деревню. Кстати, я до сих пор с удовольствием хожу в анатомичку и чередую слово с делом, считая это чуть ли не важнейшим условием сохранения нужного мне баланса. Да и язык с его жесткими матрицами рулит уже не так бескомпромиссно. Сова – глупая птица. Правда жизни может поспорить с любой мифологией. Так-то.