Белая кошка в светлой комнате - Лариса Соболева Страница 51

– Послушай, Фрол, мне тут надо писать характеристики… Как же тебя характеризовать?

– Не понимаю, – растерялся тот.

– Ты живешь с женой Огарева, а это марает твою честь.

– Вы лично разрешили мне… – напомнил Фрол.

– Правда? Не помню. Да я, в общем-то, не против, но… не расписанным по советским законам совместно жить… аморально. Пойми.

– Так я расписался с ней.

У начальника вытянулось лицо:

– И она согласилась? Вот бабы… м-м-м! Ну, раз расписан, так и напишем.

Фрол примчался домой и потребовал, чтоб Лена немедленно собиралась.

– Куда?

– Вы должны выйти за меня замуж, – ошарашил ее он. – Срочно. На раздумывания времени нет. Я договорился, нам поставят запись прошлым месяцем. Так надо.

Видно, она догадывалась, как приходилось ему изворачиваться, чтоб уберечь ее и мальчиков от карающих лап, посему не спорила, покорно отправилась за ним. Их тайком расписал пожилой человек, знавший полковника Огарева, нашел место в книге регистрации браков и вписал дату, фамилии, выдал свидетельство. А ночью, когда Фрол готовился ко сну на кухне, вошла Лена, подошла вплотную и сказала:

– Идемте, мое место подле вас.

Он хотел возразить, но Лена закрыла его рот своей ладонью и, глядя в сторону, произнесла:

– Вы одиноки, я тоже. Раз уж так случилось… я жена вам и буду ею. Вы же любите меня, я знаю, давно любите…

– Но вы не любите меня.

– А кого мне еще любить? – подняла она на него грустные глаза. – Сыновей и… тебя. Я обещаю любить тебя.

– Леночка… – шептал Фрол, сжимая хрупкую фигурку.

В одном слове слились все клятвы и обещания, в одном слове прозвучало признание. Она сказала ту правду о нем, которую он душил в себе, уверенный, что никто о ней не догадывается. Но чуткая Лена догадывалась, знала. И пусть с ее стороны шаг к близости был не чем иным, как благодарностью, платой за приют и заботу, дался он ей нелегко, зато серый мир стал немного светлее для Фрола. В полной мере проявить свои чувства он не мог. Не мог быть полностью счастливым – внутри как бы застыло февральское утро, видение – крупинки снега на волосах Георгия Денисовича… Фрол не раз задумывался, что надо бы рассказать Лене о договоре с Огаревым, да вовремя не сделал этого, поддался такому понятному искушению, как близость с любимой женщиной. Все шло вроде бы хорошо, Лена привыкала к нему, стала и женой и другом…

Однажды Фрол вернулся домой и нашел ее на полу. Мальчишек не было дома, мать отпустила их к приятелю, намеренно отпустила, а сама…

– Что случилось? – кинулся к ней Фрол.

– Уйди, – пролепетала она, задыхаясь. – Я все знаю…

– Что, что ты знаешь? Что случилось? – тормошил он ее, еще не подозревая, какую глупость она совершила.

Но Лена теряла силы, а в кулаке сжимала листок, не отрывая его от груди. Фрол разжал ее пальцы, прочел и метнулся в коридор, где на стене висел телефон. Вот она – расплата. Утаил, не рассказал правду… А в виски выстреливали строчки, слова, начертанные на том листке: «Вашего мужа, полковника Огарева Георгия Денисовича, собственноручно расстрелял ваш нынешний муж Самойлов Фрол Пахомыч…» Расстрелял… собственноручно расстрелял… расстрелял…

Ее не удалось спасти. Пришли мальчики и застали мать мертвой. А что чувствовал Фрол… Не рассказать.

Записка странным образом исчезла, но после похорон в тот же день, вечером, поручив мальчиков соседке, Фрол пошел к парикмахеру Силантию Штепе. В парикмахерской его не застал, домашнего адреса не знал, вернулся домой.

В его разгоряченном сознании роились страшные обвинения самому себе. Он поклялся дознаться, кто уничтожил Огарева, донеся на него, но клятву не выполнил и теперь наказан. Мало того, он совершил преступление перед совестью – участвовал в расстреле Огарева, наказан и за это. Лена стала его женой – о чем он не смел и мечтать, но стала из благодарности, спала с ним, попав к нему в зависимость, а он не должен был этого допустить. Тогда, скорее всего, она не отравилась бы, получив подлый донос на него. Но кто накажет руку, писавшую записку? Только он, Фрол Самойлов, и это дело чести.

Вечером следующего дня Фрол снова пошел к Штепе. В парикмахерской горел свет, значит, Силантий на месте. Самойлов натянул на нос фуражку, вошел. У зеркала сидел старик, которому Штепа стриг волосы и усы. Силантий мельком взглянул на вошедшего, а тот опустился на стул у стены и низко склонил голову. Десять минут спустя старик отблагодарил Штепу и ушел.

– Прошу вас, – стряхивая белое полотно, которым Силантий укрывал клиентов, пригласил он Фрола на стул перед зеркалом.

Фрол приблизился, но голову поднял, когда подошел вплотную к парикмахеру, перекрыв путь к выходу. Штепа не испугался, но удивился.

– Кто написал записку моей жене? – процедил Фрол, подавляя в себе искушение убить парикмахера.

– Какую записку? – поднял плечи Штепа.

– Ты знаешь.

– Разве мы с вами на «ты»?..

Кулак Фрола врезался в физиономию Штепы. Силантий легко отлетел к стене, вписался в нее, раскинув руки, как Христос на распятии, и мешком рухнул на пол. От резкого движения фуражка слетела с головы и упала на пол, Фрол не поднял ее, на тяжелых ногах подступил к Силантию, слегка наклонился:

– Задаю вопросы я. А ты отвечаешь.

– Вы не имеете права… – еще возражал парикмахер, с трудом произнося слова, так как челюсть от удара свернуло.

Фрол сцапал его за грудки, поставил на ноги и ударил второй раз. Штепа сдавленно ойкнул, из его носа потекла кровь. Встряхнув Силантия, чтоб у того соображение встало на место, Самойлов прошипел прямо в его окровавленную физиономию:

– Это подтверждение моих прав. – Затем одним движением усадил его на стул перед зеркалом, сам сел на стол, повалив пузырьки. – Очухался? Тогда отвечай.

– Я не знаю про записку… – сплевывая кровь, блеял Штепа. – Я ничего не знаю… клянусь…

Он попытался встать, Фрол поставил ступню ему на бедро.

– Сидеть, гнида! – ровным и оттого еще более страшным голосом приказал Фрол. – Моей жене посоветовали обратиться к тебе. Когда она приходила?

– Нет! Не приходила…

Резкий удар под дых кулаком – и Штепа согнулся в три погибели, выпучив глаза, хватая ртом воздух. Фрол подождал, когда Силантий отойдет, сразу-то после удара говорить невозможно, спазм даже вдохнуть не позволяет. Самойлов рассматривал скудную обстановку парикмахерской с претензией на шик, картинки с персидскими барышнями на стене, на самом деле только подчеркивающие бедность и убогость помещения. Силантий задышал, значит, можно продолжить. Фрол взял тон, каким разговаривал Яков, – без интонаций:

– Моя жена пришла к тебе. Что было дальше?

– Я только свел ее… – наконец признался Штепа.