Метод Шерлока Холмса - Джун Томсон Страница 5

Юстас Гонт, как я заметил, не оставил своей привычки нервно теребить галстук или цветок в петлице (на этот раз – красную гвоздику) и все так же беспрерывно шнырял глазами.

Игра оказалась маловыразительной, и вскоре мы двинулись к другому столу. Я увидел, что, как только мы отошли от подозреваемых, напряжение Холмса спало, он заскучал, в глазах его появилась апатия, а худое лицо приобрело чрезвычайно утомленный вид.

Следующие две пятницы прошли по тому же сценарию. Апвуд и его приятель не проигрывали и не выигрывали больших сумм, казалось, игра наскучила даже им, ибо, к невыразимому моему облегчению, оба раза они уходили не позднее половины первого.

Я ожидал, что в следующий раз все будет точно так же, и готовил себя к долгому унылому вечеру за вистом.

Когда мы отправились в своем экипаже в клуб «Нонпарель», Холмс, казалось, тоже пребывал в дурном настроении. Я чувствовал, что он, как и я, перестает верить в успех расследования и что эта еженедельная пытка будет длиться вечно, как в той древнегреческой легенде о человеке, обреченном вкатывать в гору огромный камень, у вершины неизменно срывавшийся вниз [10].

Но лишь только мы вошли в игральный салон, я увидел, как с ним произошла мгновенная и неожиданная перемена. Он вскинул голову, расправил плечи и тихо, торжествующе усмехнулся.

– Думаю, мы скоро станем свидетелями развязки нашего маленького расследования, дружище, – едва слышно проговорил он.

Я проследил за его взглядом и увидел, что Юстас Гонт и полковник Апвуд уже сидят за своим столом в компании двух молодых людей, которые, судя по их раскрасневшимся физиономиям и раскатистым голосам, успели хорошенько набраться в баре на первом этаже.

– Ни дать ни взять ягнята на заклание, – шепотом продолжал Холмс. Тем временем полковник Апвуд сдал карты. – Вот-вот начнется ритуальное оболванивание.

Мы подошли к другому столу и сыграли один роббер в вист с двумя джентльменами, которые часто бывали нашими партнерами, однако не слишком преуспели. Нас занимала игра, идущая в другом конце комнаты, за столом, вокруг которого уже собралась кучка зевак из числа членов клуба. Даже наши соперники стали все чаще поворачивать туда головы; наконец мы, по взаимному согласию, отложили карты и поспешили присоединиться к группе любопытствующих, которых теперь набралось около пятнадцати человек.

По вороху банкнот и кучке соверенов, лежавших на столе, было ясно, что полковник Апвуд и его партнер уже выиграли значительную сумму и намеревались выиграть еще больше, в то время как их противники, два молодых джентльмена, хотя и выказывали признаки тревоги, но, судя по всему, решили не признавать поражения и продолжать игру.

Гонт и Апвуд, действовавшие весьма тонко, лишь укрепляли их в этом решении. Они, словно пара опытных рыболовов, прочно держали своих жертв на крючке, в качестве приманки позволив им выиграть две-три партии подряд и тем самым усыпив их бдительность ложной надеждой на скорый успех. Следующую игру молодые люди, конечно, проиграли.

Припомнив недавнее замечание Холмса о ягнятах на заклание, я понял, что Гонт и Апвуд плутуют. Однако, как бы пристально я на них ни глазел, мне так и не удалось приметить ни в их манерах, ни в поведении ничего, что подтверждало бы подобные подозрения. Казалось, ловкость рук была тут совершенно ни при чем. Их руки, постоянно находившиеся на столешнице, крытой зеленым сукном, были у всех на виду, и, если только они не были искусными фокусниками, в чем лично я сомневался, возможности подменять карты у них не было.

Они во всех отношениях вели себя точно так же, как в предыдущие пятницы, когда мы наблюдали за их игрой. Навязчивые движения Гонта, как и прежде, бросались в глаза, но не более, чем обычно. Апвуд, по своему дурацкому, однако вполне невинному обыкновению, сыпал шуточками, называя пиковую даму «роковой красоткой», а карты бубновой масти – «алмазами».

Несколько минут спустя Холмс дотронулся до моего рукава и прошептал:

– Я убедился, дружище. Можем уходить.

– Но в чем, Холмс? – настойчиво спросил я, следуя за ним к выходу.

– В том, что они шулеры, разумеется! – отмахнулся Холмс, словно это было совершенно очевидно.

– Но, Холмс… – начал я, однако продолжить фразу не успел: прямо за дверями салона мы повстречали Годфри Синклера, который бегом поднимался по лестнице в игорный зал, несомненно вызванный туда одним из своих подчиненных. Теперь ему было не до светских манер.

– Мистер Холмс… – воскликнул он, но, как и я, осекся.

– Да, мистер Синклер, они действительно плутуют, – сообщил ему Холмс в той же отрывистой манере, в какой он говорил и со мной. – Однако советую вам до поры до времени ничего не предпринимать. Я сам этим займусь. Загляните ко мне в понедельник в одиннадцать часов утра, и я объясню вам, каким образом все уладить.

С этими словами он быстро стал спускаться по лестнице, а его клиент так и остался стоять на верхней площадке с открытым ртом, ошеломленный стремительной развязкой.

Понимая, что Холмсу, когда он пребывает в столь решительном настроении, лучше не докучать, я ни разу не заговорил о случившемся. На следующий вечер он сам упомянул об этом, однако столь уклончиво, что в то время я не понял значения его слов.

– Не хотите ли провести вечерок в варьете, Уотсон? – небрежно спросил он.

Я удивленно глянул на него из-за своей «Ивнинг стандард», которую читал, расположившись у камина.

– Варьете? – повторил я, озадаченный внезапным интересом Холмса к легкому жанру, которым он раньше никогда не увлекался. Опера или концерт – это да. Но варьете?! – Пожалуй, там можно неплохо развлечься и отдохнуть. И что же у вас на примете?

– Насколько я знаю, в Кембриджском мюзик-холле [11]задействовано несколько отличных артистов. Идемте, Уотсон. Нам пора.

Захватив свое пальто, шляпу и трость, он быстро направился к лестнице. Я вынужден был поспешить вслед за ним.

Мы подъехали к началу второй части представления, состоявшей из нескольких номеров, ни один из которых, насколько я мог судить, не представлял для Холмса никакого интереса. Там был ирландский тенор, исполнявший сентиментальную песенку о юной девице по имени Кэтлин; потом его место заняла дама в огромном кринолине, который раздвинулся наподобие занавеса и выпустил на сцену дюжину маленьких собачек, и они принялись прыгать через обруч и танцевать на задних лапках; затем вышел комик в клетчатом костюме, с огромным носом на мрачном лице, он отпустил несколько заезженных шуток насчет своей жены, которые публика нашла чрезвычайно уморительными.