Изощренное убийство - Филлис Дороти Джеймс Страница 5

Ее появление не было полной неожиданностью, но Дэлглиш предпочел не обманываться, убеждая себя, что она здесь ради него. После их последней встречи едва ли такое было возможно.

Он сказал:

— Рад видеть вас здесь.

— Мне в любом случае следовало прийти, — ответила она. — Но вообще-то я здесь работаю, Феликс Герн нанял меня после того, как умерла мама. Чем я только не занимаюсь в издательстве. Тружусь как пчелка. Стенографирую и печатаю. Я этому училась.

Адам улыбнулся:

— Вы говорите так, как будто все это стало для вас своего рода панацеей.

— Что ж, в какой-то степени это действительно так.

Он не стал притворяться, будто не понимает, о чем она говорит. Они замолчали. Дэлглиш крайне болезненно реагировал на любые упоминания о деле, которое почти три года назад привело к их первой встрече. Эта рана саднила даже при легчайшем прикосновении. Он видел некролог о смерти матери Деборы в газете около полугода назад, но счел недопустимым и дерзким отправить ей письмо или произнести традиционные слова соболезнования. В конце концов, он был отчасти виноват в этой смерти. И сейчас ему было нисколько не легче. Они поговорили о его стихах и о ее работе. Поддерживая формальный, ни к чему не обязывающий светский разговор, Дэлглиш задался вопросом, что сказала бы Дебора, пригласи он ее на ужин. Если бы она резко не отвергла его предложение в ту же секунду — а она скорее всего поступила бы именно так, — это могло бы поставить его в затруднительное положение. Он не обманывал себя: единственное, чего он хотел, — это разделить ужин с женщиной, которую находил красивой. Он понятия не имел, что она думает о нем, но знал, что со времени их последней встречи балансирует на краю обрыва любви. Если бы Дебора дала согласие — на этот или любой другой вечер, — то нависла бы угроза над его отшельнической жизнью. Он знал это наверняка, и само это знание страшно его пугало. После смерти жены при родах Дэлглиш предусмотрительно отгородился от всякой боли; секс стал для него не более чем упражнением, чтобы не потерять сноровку; любовный роман — лишь эмоциональной паваной, церемониальной, танцуемой по всем правилам, не требующей никаких жертв. Но конечно, Дебора не согласится. У него не было абсолютно никаких причин сделать заключение, что он ее хоть сколько-нибудь интересует. Однако необъяснимая и непоколебимая уверенность в этом придавала ему смелости и позволяла потакать своим желаниям. Соблазн испытать удачу был велик. Адам шел вместе с Деборой по залу и мысленно репетировал свою речь, изумляясь тому, что через столько лет его посетило давно забытое ощущение неопределенности, испытанное лишь в годы юности.

Кто-то легко прикоснулся к плечу Дэлглиша, застав его врасплох. Это оказалась секретарь председателя, которая хотела сообщить, что Адаму позвонили.

— Это из Скотленд-Ярда, мистер Дэлглиш, — сказала она, тщетно пытаясь скрыть интерес и делая вид, что звонки из Скотленд-Ярда — обычное дело для авторов Герна и Иллингуорта.

Дэлглиш, улыбаясь, извинился перед Деборой Рискоу, она лишь пожала плечами.

— Я вернусь в считанные секунды, — пообещал он, но, пробираясь сквозь толпы беседующих гостей, он уже знал, что не вернется.

Дэлглиш взял трубку в маленьком кабинете рядом с залом заседаний, протиснувшись к телефону через ряды стульев с наваленными на них рукописями, скрученными в свитки гранками и пыльными бумагами. Герн и Иллингуорт явно взлелеяли здесь образ старомодной неторопливости и всеобщей неразберихи, за которым скрывалась — в некоторых случаях к великому прискорбию авторов этих издателей — непреодолимая жажда продуктивной работы и тщательное внимание к мелочам.

В трубке громогласно прозвучал знакомый голос:

— Это вы, Адам? Ну как прием? Хорошо. Мне жаль отрывать вас, но я был бы очень признателен если бы вы заглянули кое-куда по пути домой. Я говорю о клинике Стина, дом 31. Вы знаете, что это за место. Там лечат исключительно невротиков из высшего общества. Похоже, их секретаря, или завхоза, или бог знает кого еще убили. Ударили по голове на цокольном этаже, а потом закололи острым предметом, причем прямо в сердце. Ребята уже направились туда. Разумеется, я послал туда и Мартина в помощь вам. У него будет с собой все, что необходимо.

— Спасибо, сэр. Когда об этом сообщили?

— Три минуты назад. Позвонил главный врач. Он кратко упомянул об алиби практически всех сотрудников, учитывая предполагаемое время смерти, и объяснил, почему убийцей не может быть один из пациентов. Затем высказался некий доктор по фамилии Штайнер. Он сообщил, что мы встречались лет пять назад на торжественном ужине, устроенном его покойным шурином. Доктор Штайнер объяснил, почему злоумышленником не может быть он, и соблаговолил поделиться со мной своим видением психологического портрета убийцы. Эти доктора, похоже, прочитали все лучшие детективные романы. Никто не прикасался к трупу, они никого не выпускают из здания и не впускают туда, и все собрались в одном помещении, чтобы не спускать друг с друга глаз. Вам лучше поспешить, Адам, а то они распутают это преступление до вашего приезда.

— Кто там главный врач? — спросил Дэлглиш.

— Доктор Генри Этридж. Должно быть, вы видели его по телевизору. Он известный психиатр, посвятивший жизнь тому, чтобы поднять престиж своей профессии. Всегда безупречно выглядит, честен и серьезен.

— Я видел его в суде, — заметил Дэлглиш.

— Конечно. Помните дело Рутледжа? Он практически добился того, чтобы я зарыдал горючими слезами в свой носовой платок, а я ведь знал Рутледжа лучше всех. Этридж — идеальный свидетель для любого адвоката со стороны защиты, если только тому удастся заманить его в суд. Вы знаете, какие эти доктора — нытики. Попробуйте найдите мне психиатра, который имеет респектабельный вид, говорит по-английски и не приводит в шок присяжных или не настроит против себя судью. Ответ прост — это Этридж. А, ну ладно, удачи вам!

Со стороны помощника комиссара [3]было несколько самонадеянно полагать, что его звонок может прервать прием. Празднество давно перешло в ту стадию, когда отъезд одного гостя уже никого не смутит. Дэлглиш поблагодарил хозяина, попрощался с несколькими людьми, попавшимися ему на глаза, и выскользнул из здания. Он больше не видел Дебору Рискоу, да и не пытался ее искать. Он уже полностью сосредоточился на предстоящем деле, радуясь, что спасся в лучшем случае от выслушивания грубостей, а в худшем — от совершения безрассудного поступка. Это была короткая, мучительная, незаконченная и волнующая случайная встреча, но теперь она осталась в прошлом.

Двигаясь через площадь по направлению к высокому зданию в георгианском стиле, где располагалась клиника Стина, Дэлглиш перебирал в памяти все скудные сведения об этом учреждении, которыми располагал. Все знали: нужно обладать исключительно здоровой психикой, чтобы тебя приняли на лечение в эту клинику. Само собой, это заведение — возможно, совсем незаслуженно, подумал Дэлглиш, — прославилось тем, что при отборе пациентов руководствовалось скорее их уровнем интеллектуального развития и принадлежностью к определенной социальной прослойке, чем состоянием психики, и подвергало людей диагностическим процедурам, призванным отпугнуть всех, кроме неисправимых энтузиастов, а потом вносило их в очередной список на лечение, длинный настолько, чтобы время оказало на будущего пациента максимальный лечебный эффект, до того как он попадет на первый прием к психотерапевту. В клинике Стина, насколько помнил Дэлглиш, была одна картина Модильяни. Это была малоизвестная картина, к тому же она не отражала в полной мере мастерство художника. Картину, висевшую в зале заседаний на первом этаже, подарил клинике бывший пациент. Она олицетворяла собой многое из того, с чем ассоциировалась клиника в глазах обывателей. В других клиниках Государственной службы здравоохранения стены украшали репродукциями из коллекции картин Красного Креста. В клинике не скрывали, что предпочитают второсортный оригинал первоклассной репродукции, и с гордостью демонстрировали такой оригинал в подтверждение своей позиции.