Имя врага - Ирина Лобусова Страница 5

Застыв, мальчишки молча смотрели на лежащее в ящике оружие. Здесь было несколько револьверов — они лежали сверху; жестяная коробка с патронами и сложенные пополам винтовки — на самом дне сундука, такие необычные, что мальчишки даже побоялись к ним прикоснуться.

Внутри на крышке сундука стояла немецкая гербовая печать и какой-то рисунок с названием немецкой фирмы.

— Трофейное… — первым нарушил молчание Сема. — Еще с Первой мировой войны… Сколько лет оно лежит… наверное…

— Ржавое оно, — шепотом сказал присмиревший Рыч, — ни за что не продадим. Оно уж и не стреляет.

— Попробуем? — Стекло внезапно быстро выхватил из сундука револьвер, открыл коробку с патронами, зарядил его и, прицелившись, выпалил в темноту коридора.

Всем троим показалось, что прозвучал не выстрел, а взрыв. Рыч даже от страха закрыл уши руками. Не по себе стало и Семе, который с опаской смотрел на оружие и явно не собирался его брать.

— Как ты не боишься? — прошептал он.

— А чего тут бояться? — пожал плечами Стекло. — Я в книжке видел, как заряжать. У меня книжка про старое оружие есть. Давно хотел попробовать.

— Ладно, что с этим всем делать будем? — пришел в себя Рыч. — Продавать?

— Кое-что попробуем продать, — сказал Стекло, — одну винтовку, может. Все нельзя. Отнимут.

— Как по мне, так пусть лучше здесь лежит, — произнес наконец Сема, явно перепуганный таким неожиданным поворотом в приключении. — Ни к чему оно нам. От беды подальше.

— Странный ты, — Стекло пожал плечами. — А что, ты думал, мы тут найдем? Клад?

— Ну, я думал, золото! Камни там всякие. Монеты, — Сема отвел глаза в сторону, боясь смотреть на оружие.

— А это и есть золото! — хмыкнул Рыч. — Толкнем как на толкучке — знаешь, сколько стоит?

— Вы как хотите, а один я беру с собой, — Стекло решительно спрятал заряженный револьвер в мешок. — Я о таком всю жизнь мечтал! Вы — как хотите.

— Ладно, — вздохнул Сема. — Молчим все трое. Никому — ничего!

— Тайна, — Рыч сплюнул на землю через скрещенные пальцы. — Век воли не видать.

Сема мрачно покосился на него, вздохнул, но ничего не ответил.

Неделю спустя

Сараи выросли за пустырем. Их начали строить год назад, и постепенно пространство, заполненное разномастными коробками, разрасталось все больше и больше, захватывая огромную площадь и вплотную подпирая пустырь.

Старожилы рассказывали, что давно там, где вырастали первые сараи, протекала маленькая речка, бившая из-под грунта. Но постепенно речка пересыхала все больше, и очень скоро от нее остался узкий грязноватый ручей, сбегающий к песчаному пляжу. Но после строительства сараев и тот засыпали песком и залили бетоном.

Стоило пройти пустырь, свернуть налево, как глазам открывались одинаковые дома. Они были похожи один на другой, и те самые старые жители, переживавшие о речушке, живущие в частных домах, стали переживать, как можно отличать новострои между собой. И действительно, дома были абсолютно одинаковыми. Торчащие прямиком из строительного котлована, они были похожи на редкие, заостренные зубы какого-то чудовища, которое из последних сил пытается выбраться, разрушив недра земли.

Дома заселялись рабочими с местных заводов и фабрик, которые были расположены поблизости. Приехавшие в город из окрестных сел в поисках лучшей жизни, они устраивались работать на заводы и получали квартиры в новых домах. Тут же привносили туда свой менталитет, и огромные коробки становились похожи на ульи, соты которых были совершенно не связаны друг с другом.

Но там, возле этих домов, бурлила своя, новая, городская жизнь. А для окрестных мальчишек именно пустырь оставался излюбленным местом, где можно было набегаться всласть, а при необходимости и спрятаться от бдительных глаз взрослых.

Совсем неподалеку был расположен лагерь для трудных подростков. Это были как раз те самые страшные беспризорники, с которыми старательно и серьезно боролась советская власть. Вкусившие уличной свободы и вседозволенности, оснащенные бандитским оружием, они стали похожи на матерых волков, и с ними не мог справиться ни один воспитатель. Пасовали даже бывалые чекисты, нынешние НКВДшники, прошедшие фронты гражданской. Даже такие опытные люди отмечали особенную дерзость и жестокость, которую невозможно было искоренить просто так.

А потому бывшие беспризорники, которых выловили на улице и отправили в лагерь, сбивались в стаи, в небольшие уличные банды, и беспрепятственно покидали территорию лагеря, шастая по всем окрестным районам и наводя ужас на местных жителей дерзостью своих выходок и полной безнаказанностью.

Хуже всего дело обстояло с домашними детьми школьниками из приличных семей, у которых малолетние бандиты отбирали карманные деньги и ценные вещи. Трудновоспитуемые обитатели лагеря устраивали засады на пути таких детей, идущих в школу и возвращавшихся домой. Они нападали скопом, заставляя отдать все. А у тех, кто не отдавал, отбирали насильно и жестоко их избивали, чтобы была наука всем остальным.

Тщетно отряды милиции устраивали засады на местах охоты бывших беспризорников. Те обладали природной хитростью и мощным инстинктом выживания, полученным на улицах. И их нельзя было взять так просто, голыми руками. А потому жестокие разборки и драки были такой же характерной особенностью быстро разрастающегося района, как и ряды кособоких сараев.

Самым опасным, главарем считался Филин. Это был дюжий детина лет 16, слишком крупный для своих лет — он вымахал почти под два метра. У него были мощные кулаки и звериная наглость, приправленная страхом, который у жертвы вызывало его появление. Следом за ним всегда ходила свита из таких же свирепых волков, как он сам, признающих, однако, в нем вожака.

В карманах у Филина всегда был кастет, два финских ножа, заостренная заточка, полученная от кого-то из взрослых уголовников, и цепь, которую он наматывал на руку, чтобы наносить более жестокие удары. Перед этим грозным арсеналом никто не мог устоять.

Время от времени местные сотрудники милиции ловили Филина и отправляли в следственный изолятор, где он сидел по-разному — иногда даже два месяца. Однако потом его все равно выпускали и отправляли обратно в лагерь. А уж в лагере, одуревший от завоеванной свободы, потому что его боялись даже самые страшные воспитатели, Филин расходился вовсю. Он свободно покидал территорию лагеря, приходил и уходил, когда вздумается, а уж питание его было намного лучше скромной лагерной каши, положенной остальным воспитанникам. Так как Филин пользовался неограниченной свободой, он всегда делал то, что хотел.

Постепенно он прибрал к рукам всех остальных главарей района и стал единственным непререкаемым лидером всех уличных малолетних бандитов, отчего его и без того плохой характер еще больше испортился. И мало кто из взрослых мог ему противостоять. Что же касалось детей, то все они беспрекословно отдавали карманные деньги, школьные принадлежности, часы, ремни, перочинные ножи, фонарики, то есть все то, что ценится дорого и что можно продать.