Последний Катон - Матильда Асенси Страница 48

καὶ οὖτως εις τήν Ρώμην ἦλθαμεν.

— «И на этом мы перейдем в Рим», — перевел профессор.

— Чего и следовало ожидать, — подытожил Кремень. — Первый уступ «Чистилища» Данте — это круг гордецов, а, как говорил Катон LXXVI, этот грех искупается в городе, известном именно своим отсутствием смирения. То есть в Риме.

— Значит, возвращаемся домой, — с благодарностью произнесла я.

— Если выберемся отсюда, то да. Хотя ненадолго, доктор.

— Мы еще не закончили, — сказала я, снова возвращаясь к надписи на стене. — Осталась последняя строчка: «Храм Марии прекрасно украшен».

— Это не может быть из Библии, — заметил профессор, потирая виски; грязные от пыли и пота волосы спадали ему на лицо. — Не помню, чтобы где-то там говорилось о храме Марии.

— Я почти уверена, что это фрагмент Евангелия от Луки, но в него добавлено упоминание о Богородице. Наверное, это подсказка или что-то в этом роде.

— Когда вернемся в Ватикан, подумаем, — заключил Кремень.

— Это из Луки, точно, — не унималась я, гордясь своей памятью. — Не скажу, из какой главы и какого стиха, но это момент, в который Иисус предвещает разрушение иерусалимского храма и грядущие преследования христиан.

— На самом деле, когда Лука записал эти пророчества, вложив их в уста Иисуса, — уточнил Босвелл, — в восьмидесятых-девяностых годах нашей эры, все это уже случилось.

Я холодно взглянула на него.

— Не думаю, что это замечание кстати, Фараг.

— Прости, Оттавия, — извинился он. — Я думал, ты знаешь.

— Знаю, — сердито ответила я. — Но зачем об этом напоминать?

— Ну… — замялся он, — я всегда думал, что хорошо знать правду.

Не вмешиваясь в наш спор, Кремень встал, поднял с пола рюкзак, повесил его на плечо и вошел в коридор, ведущий к выходу.

— Если от правды только вред, Фараг, — в ярости уколола я его, думая о Ферме, Маргерите и Валерии и о стольких других людях, — знать ее не обязательно.

— Наши мнения расходятся, Оттавия. Правда всегда лучше лжи.

— Даже если она приносит вред?

— Все зависит от человека. Есть люди, больные раком, которым нельзя говорить, в чем заключается их болезнь; однако другие настаивают на том, чтобы об этом знать. — Впервые за все время нашего знакомства он пристально, не мигая, посмотрел на меня. — Я думал, ты из этих людей.

— Доктор! Профессор! Выход! — закричал Глаузер-Рёйст неподалеку.

— Идем, а то останемся здесь навсегда! — воскликнула я и пошла по коридору, оставив Фарага одного.

Мы выбрались на поверхность через засохший колодец посреди диких скалистых гор. Темнело, было холодно, и мы понятия не имели о том, где находимся. В течение пары часов мы шагали по течению реки, которая почти все время текла по узкому ущелью, а потом наткнулись на грунтовую дорогу, которая привела нас к частному дому, владелец которого, привыкший принимать заблудившихся любителей пеших экскурсий, любезно сообщил нам, что мы находимся в долине Анапо, приблизительно в десяти километрах от Сиракуз, и что мы гуляли в темноте по Иблейским горам. Вскоре за нами заехал автомобиль архиепископства и вернул нас к цивилизации. Мы ничего не могли рассказать его преподобию монсеньору Джузеппе Арене о своих приключениях, так что мы быстро поужинали в архиепископстве, забрали вещи и поспешили в аэропорт Фонтанаросса, находившийся в пятидесяти километрах оттуда, чтобы сесть на первый же рейс, вылетавший ночью в Рим.

Помню, уже в самолете, пристегивая ремни перед взлетом, мне вдруг пришел в голову пожилой ризничий церкви Святой Лючии, и я подумала, что же ему сказали в архиепископстве, чтобы он не волновался. Я хотела сказать об этом капитану, но, повернувшись к нему, увидела, что он уже спит глубоким сном.