В чертополохе - Иван Дорба Страница 44

Лицо Байдалакова покраснело.

— Вы не верите Деспотули? Опомнитесь, Кирилл Дмитриевич! Разве Деспотули не русский? Разве он хочет зла своему отечеству? Миллионы людей сейчас работают в Совдепии за гроши. Россия стоит в очередях за куском хлеба, за бутылкой молока, за коробком спичек! Немецкая колония будет свободней этой «самой свободной страны социализма». Нет-нет, Кирилл Дмитриевич, против большевиков хоть с чертом!

Брови Байдалакова нахмурились, щеки пошли пятнами.

Вергун набычился. Покачал головой.

— Гитлер предложил Германии пушки вместо масла, Сталин же создает индустриальную державу! Я вовсе не хочу оправдывать методы этого человека, но… — Вергун осекся, увидев, как Георгиевский, прижав к губам палец, подает ему знак замолчать.

— Не надо обсуждать Гитлера. Есть два пути для достижения цели, — перебил его генсек, — как учит византийская мудрость: путь закона и путь зверя. Путь закона — величественное завершение, апофеоз. Чтоб преуспеть в пути закона, нужно пройти путь зверя. Человеческая природа несовершенна… Салазар, Муссолини, Франко, Гитлер… все так идут. В России деятельность наших свирепых монархов, основоположников промышленного и научного прогресса неизменно способствовала росту крепостного права, в то время как на Западе расцветала свобода… предпринимательства. — Он прищурился на Байдалакова: — Ни Грозному, ни Петру не довелось закончить свой путь закона. Рабство же русских крестьян «оплодотворил» немчик из Голштинии — Питер, император Петр III, издав в феврале 1762 года указ «О вольности дворянской», тем самым отдал дворянам в вечное пользование землю и крестьян. Вот такой «свободой» «оплодотворила» Россию ваша хваленая Германия с ее дворянским «правом первой ночи»! Впрочем, тысячелетний рейх никогда не имел никакой свободы, кроме трескучих фраз вокруг королевских и княжеских дворов и суррогатных республик и диктатур! — Георгиевский выпил залпом свой квас и обратился к Вергуну: — Я тоже не люблю немцев, Кирилл Дмитриевич, и полагаю, что Германия не выиграет войну. Англия закусила удила и еще себя покажет! С колониями она насчитывает пятьсот миллионов человек! Ее флот превосходит немецкий вдвое. Ей помогает Америка, которая вот-вот объявит Германии войну. Не так просто и с Россией. Огромная территория, скверные дороги, грязь, бедность… Да-да, Кирилл Дмитриевич, грязь, насекомые. Отсутствие элементарных удобств — для немца катастрофа. Белоруссия вам не богатая Франция с добрым вином, пулярками, обилием фруктов, красивыми удобными домами и незлобивым населением. Белоруссия — это леса, болота, убогие хатенки, и люди, непокорные, своевольные, немцам не обрадуются.

— Георгий Александрович! Путь на Москву открыт. Смоленск взят! — перебил его Байдалаков. — Нам приказано… Приказано ехать в Берлин!… Мы обязаны подчиниться!

Георгиевский поморщился, как от зубной боли:

— Не торопите нас… Немецкие войска уже потеряли двести пятьдесят тысяч солдат и офицеров! Группа армий «Центр» перешла к обороне. Русские не бегут, а сражаются. Зачем нам спешить в Берлин? Война может затянуться. Если до холодов она не кончится, гибель Третьего рейха неизбежна. Будем надеяться, что советский строй рухнет… Тогда-то мы с вами будем нужны в России. Мы понадобимся и Гитлеру, и Розенбергу! И кстати, Черчиллю и Рузвельту. Ведь мы серьезная организация! У нас собственная программа, близкая к национал-социализму. Наш «Солидаризм» доходит до русских народных масс, он понятен «таинственной русской душе». В Москве мы имеем своих людей, свои опорные точки. Мы не должны выполнять приказы Розенберга и Деспотули!

— Тогда они нас уничтожат! — испуганно произнес Байдалаков.

— Ну-ну, не торопитесь умирать, — успокаивающе произнес Георгиевский. — Околов «отдрейфовал» типографию «Льдина» в Бессарабию. Правда, мы не знаем, где Олег Чегодов. Наладил ли он работу типографии? Или попал в лапы НКВД? А может, ушел вместе с Красной армией, со всей «редакцией»? С Деспотули мы не будем делиться своими провалами. Но сами-то должны быть в курсе.

— Ах, Георгий Александрович, о судьбе Чегодова никто толком не знает! — дернулся всем телом Вергун. — Жаль, что этот неглупый, проверенный человек бесследно потерялся… Сейчас Чегодов был бы очень полезен…

— Чегодов осторожен, но советская разведка обнаруживала и не таких храбрецов. Проваливались опытнейшие! Я убежден, что и в ведомстве Розенберга, Риббентропа, Гиммлера и самого Канариса работает немало советских разведчиков. Внедрились они и в среду эмиграции, и в наш союз. — Георгиевский подозрительно окинул всех взглядом, будто подозревал кого-то из них в шпионаже. — Может, нам не брать в расчет Чегодова?

— Так как же мы решаем? Ехать в Берлин или нет?

— Что касается меня, то я остаюсь здесь, — категорично объявил Георгиевский. — Немцы достаточно хорошо осведомлены о моих связях с Интеллидженс сервис, особенно после провала капитана Беста из МИ-6 [36]. Он и его товарищ, не знаю, кто это был, поехали к германо-голландской границе якобы на встречу с видным генералом из ставки Гитлера. Их «встретили»! Голландец, их сопровождавший, был убит, а эти два идиота попали в лапы Шелленберга. Тот, конечно, заставил их разговориться. Мне нужно пока тихо и мирно отсиживаться в Югославии на нелегальном положении, а там будет видно…

— Вы останетесь, а потом протянете, надеюсь, нам луковку, — помрачнел Байдалаков.

Георгиевский и Вергун удивленно посмотрели на своего председателя.

— Помните, у Достоевского в «Братьях Карамазовых» над огненным озером, куда черти кинули злющую-презлющую бабу, стоит ангел-хранитель и думает, что она хорошего совершила за свою жизнь?

— А-а-а, нищему луковку подала! Но мы и луковки никому еще не подали! — с грустной серьезностью заметил Вергун.

— Что с вами, Кирилл Дмитриевич? — Байдалаков насупился. — Я вас не узнаю, откуда такой пессимизм? Сначала гневная филиппика против фашистской Германии, потом неуверенность в нашем будущем и, наконец…

— Виктор Михайлович, — перебил его Георгиевский, — ситуация действительно усложняется. Ничего нельзя предвидеть. В Югославии тоже кому-то надо быть…

— Мне тоже не хочется ехать, — вздохнул Вергун.— На душе у меня тяжело, давит какое-то предчувствие, внутренний голос шепчет: «Останься!» Еще год назад я верил, что Гитлер легко победит СССР, тут же помирится с Англией и США и будет создана новая Россия. Не мог я предполагать, что у фашизма такое звериное лицо, такая злобная и коварная душа!

— Но немцы же побеждают! — сердито дернулся Байдалаков.

В этот момент вошла жена Георгиевского, Елена Александровна, пригласила гостей в столовую:

— Пожалуйста, господа, отобедать.

Все встали и направились в соседнюю комнату.

За столом с хорошим вином и вкусной едой беседа приняла более покладистый характер.

Георгиевский еще раз подтвердил, что ехать в Берлин ему никак нельзя. Во-первых, он стар, болен и ему трудно воспринять немецкий жесткий стиль жизни; во-вторых, он как генеральный секретарь — руководитель разведки давно связан с англичанами, и сотрудники Интеллидженс сервис не простят ему переметывания на сторону Германии; в-третьих, не резонно же всему бюро НТСНП послушно подчиняться приказу Розенберга! А вдруг германские войска, несмотря на успехи, окажутся все-таки разбиты? Это явится и для НТСНП крахом. Следует заранее предусмотреть и такой вариант! И ему, Георгиевскому, надо остаться в Югославии, уехать в какой-то небольшой город и перейти на нелегальное положение…