Реализация - Евгений Вышенков Страница 43

– А ты почему здесь? Я думал, ты в аду.

– А ты знаешь, что такое ад? – вдруг спросил его Ермилов. – Не знаешь? Ад – это когда топаешь по раскаленному лунному ландшафту в далекой арабской стране. Идешь давно и идти еще километров двенадцать. Топаешь с частыми приседаниями, потому что почти у всех амебная дизентерия, от которой жопы раскаляются и дымятся. Все время чешешься. На разведку, которая чуть впереди, не надеешься, безразличие полное… Наконец выходишь на точку. Точка – это охраняемый лагерь геологов. Перед лагерем – полотнище цвета выцветших розовых трусов с бодрым лозунгом на русском языке. Везде бродят вонючие козы, которые жуют пустые сигаретные пачки… А местные дети отнимают у них эти пачки, потому что это – единственные яркие штучки на много верст окрест. Яркие даже в козьих слюнях… Вот это ад. Хотя некоторые называли это выполнением интернационального долга. Но дело в том, что выполнение этого долга крайне затруднено воспаленными жопами. Ад не может быть смешным, а кто-то сказал, что нет ничего смешнее, чем напечатанное русское слово «жопа». Но мне – не смешно. Значит, для меня это и есть – ад. А какие еще будут мнения?

Откликнулся Юнгеров:

– Попал я раз в Ивдельские лагеря, когда уже на поселении был. Лесотундра. На вышки вохры поднимаются с опаской, заборы – вот-вот упадут. Вьюга. На построении – весь лагерь. Все стоят, припорошенные снегом. А на трибуне – Хозяин, пьянее грязи, в галифе и дубленке на голое тело. А за ним, на сопке, – выложенный камнями профиль Сталина, метров тридцать на двадцать… Это – ад. А ты, Петр, что нам расскажешь?

Крылов подпер щеку кулаком:

– А я как-то, когда еще на Урале служил, зашел в барак и вижу в воровском углу, отделенном от мужицкой половинки ширмой – иконы какие-то странные… Вроде все как положено, ладанка закопченная, занавесочки из ситца… Пригляделся – а вместо лика Спасителя – маленькая черно-белая фотография. «Что это?» – спрашиваю у смотрящего. А он с трепетом отвечает: «Это Алик Алалаевский, вор авторитетный». Я тогда пошутил, что, мол, у нас свобода вероисповедания, но сейчас понимаю: я был в аду. А тебе, Виталий, как геенна огненная представляется? Бывал ведь там, поди, и не раз?

Крылов взглянул на Ильюхина. Тот потер лоб рукой и ответил коротко:

– Бывал. Когда однажды пришлось отпустить насильника и убийцу. Доказательств не было, но я точно знал, что он изнасиловал и убил минимум трех девочек, каждой из которых было меньше десяти лет…

Егор столкнулся взглядом со Штукиным. Валера пожал плечами и спросил его:

– Думаешь, пожалею?

Все заулыбались, и Штукин улыбнулся тоже:

– Ныряешь в черной воде… Ныряешь за красивой, хорошей бабой, которая утопла не за понюшку табака… И ни черта не видно, только тени какие-то… И вдруг – рука на тело натыкается! А воздуха больше нет… Выныриваешь – и снова вниз, но уже найти ничего не можешь… и вылезаешь ты из воды уже мерзавцем. Вот тебе и ад!

К столу вдруг подошла Зоя и начала сметать крошки и прибирать лишнее. Она выглядела очень хорошо: красивая и дородная, словно Аксинья в «Тихом Доне».

– А Валерка-то не соврал, – с легкой улыбкой сказала Зоя.

Юнгеров неожиданно встал, потянулся, подошел к Егору, приобнял его сзади и прошептал на ухо:

– А где твой ад, сынок?

Шепот этот гулким эхом разметался по всем углам гостиной. Зоя выпрямилась и посмотрела Якушеву прямо в глаза. Только тут Егор заметил, что руки у нее белые, будто испачканные мукой.

– Пельмени лепила? – неожиданно для самого себя спросил ее Егор.

Все засмеялись, Зоя тоже улыбнулась:

– Ты на вопрос-то отвечай…

Якушев обвел стол взглядом. Все сидевшие за ним смотрели на него, ждали и улыбались, но не язвительно, а очень по-доброму, можно сказать – по-семейному…

Егора вдруг пробила испарина, так как даже во сне он понял, что это – всего лишь сон. А ему больше всего на свете не хотелось просыпаться…

КОНЕЦ

17 февраля 2004 года