Кто убил герцогиню Альба, или Волаверун - Антонио Ларрета Страница 42

Но спустя полчаса он увидел, как я вхожу в салон и направляюсь прямо к нему; я вернул ему флакон, потерю которого он, возможно, и не заметил. О чем он мог думать в тот момент, глядя на мою ироническую улыбку? О том, что я догадался, что он подслушивал под дверью? Что я выиграл очередную схватку и теперь потешаюсь над ним? Он не знал, что бокал стоит нетронутый на своем месте, дожидаясь жертвы, кем бы она ни оказалась. Хочу думать, что он не намеревался хладнокровно отравить Каэтану. И только на следующий день понял, что произошло.

Народ Мадрида ясно показал, что готов забыть обиды и тяжбу за землю Хуана Эрнандеса, люди были потрясены смертью своей всегдашней подруги и защитницы и искренне оплакивали ее; однако, как это обычно бывает в Мадриде, сострадание вскоре сменилось любопытством, было разменено на нелепые слухи; ситуация еще более усложнилась после того, как покойную герцогиню, согласно ее желанию, похоронили тайно от всех, что вызвало новую волну слухов о причинах и обстоятельствах смерти. И вскоре весь Мадрид говорил, что «наша де Альба» — так ее называли — умерла от отравления, и все гадали, кто в этом виновен, и, как правило, находили виновных в высших кругах. Никто не придал особого значения словам Гойи, что эта смерть была «местью народа», что ее осуществила та же таинственная рука, которая поджигала дворец; не нашло большого отклика и предположение, что семеро наследников, среди которых было два врача, могли вступить в сговор с целью сократить жизнь своей благодетельницы, чтобы поскорее получить наследство. Раньше я уже говорил, что в то время все слухи так или иначе задевали меня и королеву, и на этот раз они нас не минули. По изощренным расчетам циничных умов, ревность королевы — а в ее соперничестве с де Альбой я был лишь одним из многих поводов — соединилась с политической борьбой после того, как де Альба вступила в союз с принцем, поэтому отравить герцогиню означало для нас не только убрать ее с пути, но и сделать ясное предупреждение всем, кто собирался вслед за ней примкнуть к партии Фернандо. При этом, как водится, подозрения не коснулись тех, кто на самом деле мог оказаться убийцей: никто не задумался, что накануне смерти Каэтана устроила праздник, на котором любой из гостей имел возможность подмешать яд к ее еде или вину; вместо этого говорили о долгом постепенном отравлении, которое якобы и послужило причиной прогрессирующего ухудшения здоровья Каэтаны, о том, что постоянное отравление малыми дозами опия в конце концов и привело ее к смерти. Нам с королевой приписывались тайные встречи со странными личностями, имеющими дело с ядами, участие в таинственных ритуалах и черных мессах, не первой и не последней жертвой которых стала Каэтана [129]. Так обстояли дела, когда их величества вызвали меня в Ла-Гранху.

Слухи, которыми жил Мадрид, конечно, дошли до королей. Не скажу, чтобы это их слишком расстроило, они уже привыкли быть мишенью придворного и народного злословья, но дон Карлос тем не менее позаботился, чтобы именно по инициативе короны было начато расследование обстоятельств смерти Каэтаны, и немедленно издал указ, согласно которому мне надлежало контролировать соответствующие действия министра внутренних дел. Тем же вечером, когда мы играли в crapaud, королева, которая, как оказалось, знала о празднике у Каэтаны гораздо больше, чем я мог предположить, отложила вдруг в сторону колоду карт и спросила: «Как ты думаешь, Мануэль, от чего умерла де Альба?» Я ожидал этого вопроса: «Я думаю, ваше величество, она умерла от андалусийской лихорадки, так считают врачи». — «Но ты ведь был у нее накануне, мне рассказали даже, что в начале ночи вы оба уединились в ее комнатах, так что ты должен был заметить, что она больна…» Я не верил своим ушам. Коварство принца было просто непостижимо: желая уязвить свою мать и поссорить меня с ней, он поторопился рассказать ей о том, что было на празднике, и, конечно, об этом промежутке времени, когда мы с Каэтаной отсутствовали (а сам он использовал это время, чтобы совершить свое гнусное преступление). «Если у вас есть такие надежные информаторы, ваше величество, то не знаю, что я еще могу добавить…» Донья Мария-Луиза была слишком нетерпелива, чтобы говорить намеками и обиняками, и, смешав карты, — эту партию я должен был выиграть, — обратилась ко мне с откровенным и довольно нескромным вопросом: «Полноте, Мануэль, что ты там делал, когда заперся с этой?..» Самый хороший ответ — копия письма дона Фернандо неаполитанской королеве — хранился у меня во внутреннем кармане мундира. Не было смысла и дальше хранить в тайне личность «Доброжелателя». Предъявив письмо, я не только оправдывал мое уединение с герцогиней, но и дискредитировал доносчика. Потому что если до этой минуты я не осмеливался заявить королям, что их наследник — убийца, то теперь я чувствовал себя вправе нанести мощный удар этому подонку.

Следствие длилось несколько дней, и каждый вечер я получал полный отчет о его результатах. Никто не верил в яд. Каталина Барахас не упомянула о разговоре со мной и ограничилась утверждением, что «никто не мог желать зла такой доброй и щедрой женщине». К моему облегчению, никто из опрошенных не показал, что принц Астурийский покинул салон, где собравшиеся слушали трио, и поднялся на верхний этаж. Никто не видел, как он входил и выходил из комнаты покойной. Никто не обратил внимания на венецианский бокал, который тогда — я узнал это от Гойи — так органично вписался во множество принадлежавших Каэтане вещей. Оба врача решительно отвергали возможность ошибки, хотя их диагнозы не совпадали; они упрекали друг друга в небрежности, приписывая ее возрасту, правда, в одном случае имелся в виду слишком юный, а в другом — слишком преклонный возраст. Банку с зеленой веронской не нашли (да ее скорее всего и не искали), и вполне вероятно, что она затерялась в еще не убранном строительном мусоре, оставшемся около дворца. Флакон в сафьяновом чехле с солями выпал в темноте из кармана, был затем поднят и возвращен владельцу, однако ни владелец, ни тот, кто нашел флакон, никак не прокомментировали столь незначительное происшествие. Пауза, возникшая при возвращении флакона, разрасталась концентрическими волнами и в конце концов превратилась в сплошное всеобщее молчание. Чернь забыла свои подозрения с той же беспечностью, с которой их породила. Годы спустя дон Фернандо смог стать королем Испании. Его упрекали в чем угодно, находили в нем какие угодно недостатки, но никто никогда не сказал, что он — убийца.