Ничего не бойся - Лиза Гарднер Страница 4

– Тебе бы пошел пурпурный, – продолжила Шана. – Ты живешь на воле, так что наслаждалась бы жизнью, Аделин. Может, расскажешь что-нибудь поинтереснее. Надоела эта твоя дурацкая работа, пациенты, исследования и прочая муть. Расскажи лучше о накачанном мачо, срывающем розовый лифчик с твоей мелкой груди. Пожалуй, тогда я даже стану радоваться этим ежемесячным визитам. Сексом же тебе можно заниматься?

Я промолчала. Она задает этот вопрос уже далеко не в первый раз.

– Думаю, да. Удовольствие-то ты еще как чувствуешь, а вот боль – нет. Боюсь, это значит, никаких садо-мазо- игр. Сочувствую, подруга.

Шана произносила каждое слово с полным равнодушием. Ничего личного. Она разговаривает так, потому что не умеет по-другому. И никакое лишение свободы, никакие лекарства и сестринская любовь никогда не смогут это изменить. Шана прирожденный хищник, истинная дочь своего отца. В четырнадцать лет она убила сверстника и попала за решетку. Там она убила сокамерницу и двоих надзирателей за компанию. После этого ее упекли сюда.

Можно ли любить такого человека? C профессиональной точки зрения замечу, что Шана, как существо глубоко антисоциальное, а также страдающее от расстройства личности, является всего лишь интересным предметом для исследования. А как сестра вынуждена признать, что, кроме нее, у меня больше никого нет.

– Мне сказали, ты начала рисовать. – Я решила сменить тему. – Суперинтендант МакКиннон говорит, что твои первые картины отличаются высокой степенью детализации.

Шана только пожала плечами, комплименты – это не для нее.

Она стала принюхиваться.

– Ты не пользовалась духами, но одета по-деловому. Значит, сегодня тебе еще надо на работу. Сразу отсюда поедешь в офис. Побрызгаешься в машине? Надеюсь, твои духи смогут перебить аромат местного парфюма?

– Мне казалось, тебе не нравится говорить о моей работе.

– Ну так больше-то не о чем.

– Погода.

– К черту ее. И тебя туда же. Я в курсе, сегодня понедельник, но это не значит, что я должна целый час тут торчать в роли твоего подопытного кролика и объекта для жалости.

Я промолчала.

– Я уже устала, Аделин. Ты. Я. Каждый месяц ты приходишь сюда, чтобы похвастаться своим талантом дерьмово одеваться, а я должна сидеть здесь и все это терпеть. У тебя полно пациентов, так займись ими, а меня оставь в покое. Убирайся! Слышишь? Катись отсюда! Я не шучу!

В дверь постучали. Мария, наблюдавшая за нами через окошко, заглянула проверить, все ли хорошо. Я не обернулась, продолжая смотреть только на сестру.

Ее вспышки меня не волновали. Я уже давно привыкла к этим проявлениям враждебности. Ярость – единственная эмоция, на которую Шана способна, и она служит ей как для защиты, так и для нападения. К тому же у моей сестры достаточно поводов меня ненавидеть. Дело не только в том, что я оплачивала ее лечение, и даже не в моей генетической особенности. Когда я родилась, маме пришлось уделять мне слишком много внимания, и времени на Шану у нее не оставалось.

Отношения между сестрами часто складываются нелегко. Однако наши били все рекорды. Шана проклинала меня, в ее глазах не было ничего, кроме тупого гнева и глубокой депрессии, и я лишний раз задумалась, что же могло произойти сегодня утром, чтобы довести мою закаленную в боях сестру до такого состояния.

– Какое тебе дело? – спросила я резко.

– Ты о чем?

– Ты сказала, мне пойдет пурпурный. Какое тебе дело до моей одежды, до ее цвета и до того, буду ли я в ней выглядеть привлекательно? С чего такой интерес?

Шана нахмурилась, явно озадаченная этим вопросом.

– Да ты… – наконец проговорила она, – тормоз гребаный.

– Это самые теплые слова из всех, что я от тебя когда-либо слышала, – заметила я.

Похоже, победа за мной. Шана возвела глаза к потолку и пусть неохотно, но улыбнулась. Напряжение куда-то испарилось, и мы обе вздохнули спокойно.

Шана может притворяться сколько угодно, но ее надзиратель сообщил мне, что на самом деле сестра с нетерпением ждет моих визитов. Чтобы найти на нее управу во время наиболее острых вспышек ярости, достаточно пригрозить ей лишением этих свиданий. Поэтому мы продолжаем наш бесконечный круговорот встреч и расставаний, который длится уже около десяти лет.

Похоже, Шана привязалась ко мне настолько, насколько это вообще возможно для прирожденного психопата.

– Как у тебя со сном? – спросила я.

– Дрыхну как младенец.

– А книжки читаешь?

– О да. Осилила полное собрание сочинений Шекспира. Никогда не знаешь, где может пригодиться пятистопный ямб.

– И ты, Брут?

Еще одна легкая улыбка. Шана слегка расслабилась и обмякла на своем стуле. Мы еще тридцать минут болтали о всяких мелочах. Именно в таком ключе проходил каждый первый понедельник месяца. Наконец Мария постучала в окошко. Все, наше время вышло. Я поднялась, а сестра предпочла остаться на месте.

– Пурпурный, – напомнила она, когда я накинула на плечи черный пиджак.

– Может, и тебе стоит последовать своему совету, – отозвалась я. – Добавь побольше этого оттенка в свои картины.

– Чтобы дать этим мозгоправам лишний повод покопаться в моей голове? – ухмыльнулась Шана. – Перебьются.

– Тебе снятся черно-белые сны?

– А тебе?

– Мне вообще ничего не снится.

– Наверное, это еще одна твоя особенность. Радуйся. А я вижу сны довольно часто. В основном кроваво-красные. Единственное различие между ними только в том, что иногда с ножом бегаю я, а иногда – наш дорогой папочка.

Шана уставилась на меня, глаза ее внезапно сузились, как у акулы, которая преследует свою добычу.

– Попробуй записывать свои сны или зарисовывать, – предложила я.

– Так а я что, по-твоему, делаю?

– Выплескиваешь на холст свои садистские переживания.

Шана засмеялась, и на этой ноте я направилась к выходу.

– Как она? – спросила я через минуту, когда мы с Марией вдвоем шли по коридору. Обычно по понедельникам больница закрыта для посещений, так что было относительно тихо.

– Трудно сказать. Вы же помните, что с того момента, как Шана совершила первое убийство, минуло почти тридцать лет?

Я безучастно посмотрела на собеседницу.

– Ваш двенадцатилетний сосед Донни Джонсон. На следующей неделе стукнет тридцать лет со дня его убийства, – уточнила Мария. – По этому поводу звонил какой-то местный репортер, хочет взять у Шаны интервью.

Я судорожно моргнула. Каким-то образом до сих пор удавалось не подпускать к сестре журналистов. Хотя позже мне как терапевту и как человеку, посвятившему жизнь тому, чтобы научиться управлять самой собой, придется не раз спросить себя, для чего я это делала. Неужели это могло бы причинить мне боль? Да уж, звучит весьма иронично.