Девушка сбитого летчика - Инна Бачинская Страница 4

Она рассказывает, как пересолила суп. Масса сопутствующих деталей: где стояла солонка, почему так случилось, что было в супе – морковка, конечно, я всегда кладу морковку: режу мелко, иногда на крупной терке, но можно и целиком; картошка, непременно соломкой, берешь, разрезаешь на две половины, потом еще и еще, а потом мелкими тонкими дольками и бросаешь, когда закипит. Волик (муж) взял, попробовал и говорит – драматическая пауза, – ты что, мать, влюбилась? А я ничего не понимаю, смотрю на него, а он на полном серьезе! Олечка довольно хохочет, закрываясь ладошкой. Влюбилась, говорит, мать! Признавайся, в кого! А я все не врублюсь! Представляешь? Довольный хохот.

Баська бледно улыбается и кивает, что представляет. Взгляд – стеклянный.

Потом Ольгица рассказывает, что была у гинеколога. Ничего страшного, просто запланированный осмотр. Масса пикантных деталей. Заодно – история всех недугов, страданий, осмотров, удалений зубов, имевших место в жизни. Ощущения, страхи, некомпетентность лечащего персонала, заодно – история болезней коллег по палате. А гинеколог сказал, что я прямо девочка. Радостный, притворно смущенный смех и прикрывающая ладошка.

И так далее и тому подобное. До бесконечности. Про соседа по даче, который подглядывает, когда она загорает топлесс. А его жена злится. Как один мужчина на улице сказал «жар-птица» и так посмотрел! А другой сосед пришел за утюгом, она открыла, в клубничной маске, в шикарном атласном кимоно – красные пионы на черном – Волик из Японии привез, четыреста долларов, а он смотрит и молчит – совсем обалдел и про утюг забыл. Смотрит и молчит. Он давно уже косяки кидает. Холостяк, банкир, спортсмен. Зовут Алексей. Когда они в лифте вдвоем, наедине – глаз поднять не смеет, краснеет, как мальчик. А плечи – во! А машина! Закатывание глаз, драматическая пауза, восторженные взмахи длинных кистей.

Бедная Баська! Тихо звереет, прижимая к себе пойнтера на фоне английской растительности. Таращит глаза, чтобы не упасть в обморок. Мне жалко Баську, но в глубине души я хихикаю, представляя себе картинку – ну не дрянь?

Не могу понять, в чем дело. Мы треплемся о том же – никаких высоколобостей: болячки, соседи, отношения с ними, косяки разных козлов – и ничего! Интересно в целом, интересны детали. Задаем наводящие вопросы. А тут падаешь в обморок, вывихиваешь челюсть, подавляя зевки, и от каждого слова хочешь завизжать и задрыгать ногами. Ты представляешь, говорит Баська, она называет свои цветы озеленением квартиры! Это же… с ума сойти! Как он выдерживает?

Он – это Волик, муж; между нами, девочками, – Воланд. Волик-Воланд – искусствовед, антикварный эксперт, дилер. С Воландом ничего общего, это так, для прикола. Нарасхват. С деньгами. Часто в командировках. Молчит, думает не то о гонораре, не то о подсвечнике восемнадцатого столетия, весь там – взгляд рассеянный, потусторонний, на дьявола не похож, скорее – на пустую оболочку отсутствующего астрального тела. Ему по барабану озеленение. Звуковой поток сознания жены он воспринимает как… как… журчание дождя! Хотя какой там дождь! Дождь – это поэзия. Скорее как струю из крана. Мне так кажется. Мы знакомы лет десять, но он никогда меня не узнает. Протягивает руку, улыбается и говорит: Владимир. Счастливый характер. И брак счастливый – из тех, что задуманы на небесах. Она говорит, он не слышит.

Звонок в дверь. Я вздрагиваю, бегу открывать, ожидая чуда. А вдруг! Хотя что «вдруг» – неизвестно. Что-нибудь хорошее… Увы. Пришли гости: сосед сверху Владик с сыном – ангелком, играющим на флейте. Ангелка зовут Веня. Бледненький, блекленький, хрупкий до синевы – настоящий ангелок. И лопатки, как крылышки под легким свитером. Стоят на пороге, смотрят на меня морями ясности – что папа, что сын. Заходят. Ангелок Веня светится радостью – протягивает мне свою бледную лапку, в ней зажаты мелкие купюры. Вот!

Пропускаю эту трогательную пару. Они шагают прямиком в кухню. Будем пить чай и общаться. Откуда дровишки, спрашиваю.

– Сам заработал! – радуется Веня. – В парке около пушек! Играл на флейте!

– Для стимула, – поясняет папа Владик. – Чем лучше играешь, тем больше заработаешь. Учиться надо.

– Я и так умею, – говорит Веня.

Владик выразительно смотрит на меня и вздыхает. Воспитательный этюд, похоже, не задался.

– А кто же платил? – спрашиваю.

– Так туристы же! – кричит Веня укоризненно, вопрос кажется ему, мягко говоря, неумным. – В парке же полно туристов! Мы еще пойдем, да, па?

– Посмотрим, – дипломатично отвечает Владик.

Веня пьет молоко с конфетой. Мы – чай.

– Никто ничего не давал, – тихонько говорит мне Владик. – Я дал купюру одному старику, попросил положить в коробочку. А он говорит: я и сам могу. Достает свои деньги и кладет. Мне было так неудобно!

Я смеюсь. Еще бы!

Владик – соломенный вдовец. Жена – актриса оперетты, вечно на гастролях. Мне кажется, он и сам не знает, женат ли. Воспитывает Веню, и наоборот. Оба голубоглазы, невелики, созерцательны и немногословны. Владик – повар в кафе. В отличие от «правильных» поваров, не толст, а худ. Научил меня готовить омлет с сыром и вегетой. Подавать с кетчупом под пиво. Вкусно до опупения! И всего пять минут делов.

– Веня, ты кушать хочешь? – спрашиваю.

– Не-а!

– Он ничего не ест, – говорит Владик. – У него даже нет сил играть на флейте.

– Есть сил! – не соглашается Веня. – Я уже хорошо играю.

Он с удовлетворением смотрит на кучку мятых бумажек. Он уверен, что теперь не пропадет. Впервые игра на флейте повернулась к нему привлекательной стороной.

Потом они прощаются. Веня скачет наверх, а Владик мнется на пороге. Ты хороший человек, Аня, говорит он ни с того ни с сего. Брови мои ползут вверх – нежности между нами не приняты, у нас нормальные добрососедские отношения. Чего это он?

– Ты… – запинается он. – Ты не могла бы… Веню… у меня ночная смена. – Он мучительно краснеет и смотрит мимо. У него даже нос вспотел от напряжения – покраснел и блестит. Не все способны врать убедительно. Ну, и что прикажете с ним делать?

– Папа! – кричит сверху Веня. – Ты скоро?

Ему удается поднять на меня глаза. В них… О господи!

– Конечно, – говорю я, – приводи.

Я давно не видела такого счастливого человека. Он разворачивается и, не прощаясь, взлетает на свой этаж. Он уже забыл обо мне. А как же жена? Или… Баська, например, уверена, что мадам давно их кинула и удрала с заезжим цирком.

– Она же актриса, – говорит Баська. – А он? Повар в дешевой забегаловке. Даже самая плохая актриса… Я бы лично постеснялась!

– Он хороший человек, – говорю я.

– А в чем это выражается? – трезво спрашивает Баська. – Не пьет, не плюет на пол, здоровается? Да он даже на вид не мужик с этими своими фарфоровыми глазками.

– А тебе надо, чтобы плевал, пил и матерился? – спрашиваю я просто так – Владика мы давно обсудили и поставили диагноз, и треп лениво катится по наезженной колее, скуки ради.