Маска ночи - Филип Гуден Страница 4

– Сядьте, – сказал он затем. – Сядьте.

Сесть было не на что, но Абель быстро опустился на грязный, покрытый тростниковой циновкой пол, я последовал его примеру.

– Я все еще могу выкинуть номер, – сказал Кемп, подождав, пока его зрители устроятся, и затем встал прямо.

И вот, перед нашими глазами в прокопченной комнате в Доу-гейт он поднял руки, резво подпрыгнул, сверкнув в воздухе пятками, выпятил пах и вильнул бедрами. Но это была лишь тень былого танцора.

Остановившись, он сказал:

– Там еще был куплет… но я забыл слова.

Он снова сел на кровать и прильнул ко второй бутылке.

– Мои башмаки… Вы знаете, где они? – спросил он.

Сначала я подумал, что Кемп потерял свои туфли – а может, продал их за еду или питье, – потому что перед нами он плясал в одних чулках, но Абель быстрее меня уловил смысл сказанного.

– Ваши знаменитые башмаки для танцев, сэр?

– Они в нориджской ратуше, вот где, те самые, в которых я проплясал весь путь из Лондона. Там и стоят они рядком, прибитые к стене.

– Вы мастер мавританского танца, – произнес Абель. – Король прыжков.

Шут, принимая комплимент как не более чем нечто само собой разумеющееся, взглянул на нас; мы сидели, прислонившись к грубо оштукатуренной стене, всего лишь в нескольких футах от него. Его глаза блестели в полумраке.

– Там были женщины. Девчонка с каштановыми волосами и большими ногами… Я привязал колокольчики к этим ногам, чтобы она могла танцевать джигу вместе со мной. Я сам пристроил их, снизу и сверху.

Его руки обхватили воображаемые толстые ляжки.

– Потом была еще одна… Я порвал ей нижние юбки – случайно, видите ли, совершенно случайно: я подпрыгнул и приземлился прямо на ее платье, сломал ей все крючки и застежки, – так она и стояла там в одних панталонах, красная как рак, перед всеми людьми… которые отнюдь не были недовольны… А еще…

Вилл Кемп остановился, чтобы посмотреть, какое впечатление производят на нас эти пикантные подробности. Лично я испытывал достаточный интерес и мог бы послушать еще, хотя и не слишком много. Но, по-прежнему обладая хорошим чутьем на эффекты, Кемп понял, что привлек внимание публики. Он прервал свой поток воспоминаний и, порывшись под своей низкой кроватью, извлек небольшой свиток.

– Вот вся история, – сказал он. – Называется «Девятидневное чудо Кемпа». Возможно, вы слышали о ней. Здесь изложен мой маленький рассказ, так что вы можете почитать его на досуге.

Он поднял рукопись. На обложке было заглавие – в точности как он прочитал его – и изображение нашего друга, в танце удаляющегося прочь, вместе со своим барабанщиком на заднем плане. Абель потянулся за памфлетом, но Кемп отдернул руку.

– Всего лишь шиллинг, – сказал он. – Или, раз уж вы члены моей старой труппы, девять пенсов. Вы можете приобрести мое описание этого грандиозного путешествия из Лондона в Норидж за каких-то девять пенсов. Или – добавим – поскольку вы довольно молодые члены труппы и, следовательно, не располагаете богатствами, как эти жирные старые пайщики, – всего лишь шесть пенсов. Шесть пенсов. Мое последнее слово.

Я ждал, что Абель вынет свой кошелек, но он изобразил сожаление, подняв кверху ладони, опустив уголки рта и пожав плечами. Так что, с некоторой неохотой, я вытащил собственный шестипенсовик – половину моего дневного заработка. Я протянул его Кемпу, отдавшему в обмен свое «Девятидневное чудо». Наклонившись вперед, он дыхнул на меня винными парами. Я тщательно свернул книжечку и засунул ее в свой камзол. Мой шестипенсовик исчез в тонкой жилистой руке Кемпа.

– Благодарю, мастер… Невилл?

– Ревилл, Ник Ревилл.

– Скажите мне честно, как у нас там дела.

– У нас?

– Ну, в труппе.

Насмешливое, почти глумливое обращение исчезло. Не было больше ни Дурбеджа, ни Клякспира. Просто «у нас». Глубоко внутри Кемп оставался одним из «Слуг лорд-камергера». С этой труппой он провел лучшие годы жизни. Впервые с того момента, как я переступил порог этой комнаты, я почувствовал некоторую жалость.

По-прежнему сидя на корточках на полу грязной каморки шута, я пожал плечами. Мне не хотелось создавать впечатление, будто мы жаждем возвращения Кемпа, – это было не так, а кроме того, Роберт Армии как комик лучше подходил для нашего нынешнего, куда более тонкого настроения, – но я не хотел ранить чувства старика тем, что после его ухода мы никогда не оглядывались назад.

– Вы, как никто другой, знаете, что такое театр, мастер Кемп. Даже в лучшие времена наши судьбы висят на волоске, – ответил я, высказав кое-что из того, что вертелось у меня в голове по пути в Доу-гейт. – К тому же скоро Великий пост.

Возможно, я вложил в свои слова больше грусти, чем намеревался, потому что Кемп сказал:

– Но у вас есть могущественный покровитель – лорд Хансдон.

– Лорд-камергер болен, – заметил я.

– А такой союзник, как королева?

– Она еще хуже чем больна, как вы, наверно, знаете. Все в Лондоне это знают.

– Возможно, все в Лондоне очень скоро будут больны, – сказал Кемп. – Слыхал я всякие россказни. Это только начало.

Я понял, что он говорит о чуме. А может, это была лишь старческая уверенность в том, что если он идет ко дну, то и все остальное должно потонуть вместе с ним.

– Но мы-то выживем, – возразил я.

– Конечно выживете, – ответил Кемп, ложась обратно в свою тощую постель. Секундное оживление, овладевшее им, когда он показывал свой трюк и пытался продать нам свой памфлетик, снова покинуло его.

Аудиенция, очевидно, подошла к концу. Я поднялся на ноги. Абель Глейз, хранивший молчание во время нашего последнего диалога, встал вслед за мной. А затем он сделал странную вещь – вещь, о которой я бы никогда не подумал и на которую вряд ли был бы способен. Он наклонился вперед и поцеловал Вилла Кемпа, растянувшегося на своей дощатой кровати, поцеловал его морщинистый коричневый лоб. Кемп ничего не сказал, но, когда мы покидали комнату, я оглянулся и увидел, что глаза шута наполнились как чаша, вода в которой вот-вот польется через край. В его слезах отражался тусклый свет, проникавший через треснувшее окно.

Когда мы благополучно выбрались на улицу, я хотел было заговорить, но, увидев, что Абель весь ушел в свои мысли, передумал. Долгое время мы шли в молчании – мы возвращались в Саутворк через мост, а не на пароме, чтобы потом пойти прямо по Лонг-лейн. Погода все еще стояла ясная. В голубом небе сияло солнце. Даже дорожная пыль отливала каким-то новым весенним лоском. Наконец, когда мы завернули за угол у церкви Св. Георгия, я заметил:

– Что ж, недаром говорят, что под шутовским гримом скрываются слезы.

– Говорят, значит? Этак ты скажешь, что трагедия и комедия – две стороны одной медали.