От/чет - Василий Сретенский Страница 37

Но брат мой Петр со смехом сообщил мне однажды, что рассказ Федора — не более чем досужие вымыслы дворни. Батюшка наш ни разу не обмолвился об этом случае, однако же дядя как-то рассказывал ему о дуэли совсем иное. Они в самом деле отправились в погреб в весьма раздраженном состоянии. Однако вместо сабель, которые никак нельзя было применить из-за низких сводчатых потолков, в руках у них были зараженные пистолеты.

Затворив за собой тяжелые двери и отсчитав по шесть шагов каждый от линии, начертанной на пыльном толу, братья стали в позицию. И немедленно каждый почувствовал, насколько глупо они себя ведут, пыжась и изображая ярых бретеров. Братья рассмеялись, дядюшка отбросил свой „лепаж“, — пистолет ударился о стену и внезапно выстрелил. Пуля попала в потолок, рикошетом оцарапала дядюшке щеку, ударилась о кладку стены, отлетела в дальний угол и упокоилась в бочке с напитком, запах которого, распространившийся по погребу, показался неудачным дуэлянтам незнакомым и довольно приятным.

Они подставили ладони под слабеющую струйку медного цвета и отведали напитка. Оказалось впоследствии, что это был бочонок с медом, древним русским напитком, рецепт которого ныне совсем забыт, да и в те времена оставался известен лишь считанным любителям старины. „Ставленый“ мед, годами томившийся в дубовом бочонке, братьям очень понравился. Они откатили соседние бочки в надежде найти еще запас меда. Но когда убедились, что второго такого бочонка нет, вытащили пробитый пулей, с тем чтобы воспользоваться остатками того, что они с такой неосторожностью растеряли. Бочонок был наполовину вмурован в стену. Когда удалось его расшатать и вытащить, за ним обнаружилась небольшая ниша, а в ней медный ларец, крышка которого была запечатана свинцом.

Любопытство братьев было распалено. Они пытались заглушить его остатками меда. Тот же был не менее чем пятидесятилетней выдержки. И когда братья решили покинуть погреб со своим трофеем, выяснилось, что ноги им не повинуются. В конце концов их обнаружили слуги в бессознательном состоянии, спящими в обнимку с ларцом.

Позже, когда ларец вскрыли, там оказались очень старые документы, писанные частью на пергаменте, частью на бумаге. О характере и содержании тех документов ни дядя, ни батюшка никому не говорили. Если они попали в погреб сразу после постройки, то, значит, пролежали они там почти двести лет. Одно из семейных преданий гласит, что предок наш, Никифор Петрович Хвостинин, будучи при постройке каменной крепости города Смоленска, свел дружбу с архитектором Федором Конем [15]. Знаменитый зодчий гостил в Усолье, а в знак приязни и благодарности распланировал и построил тот самый погреб.

Но продолжу свой рассказ. Вскоре после столь счастливого окончания братской размолвки Алексей Петрович отправился в армию на юг. И так сложилась его судьба, что в следующий раз приехал он под родимый кров почти через пятнадцать лет. Медный ларец с бумагами он, с согласия брата, не имевшего склонности к изучению древности, а боле интересовавшегося, по примеру отца, сельским хозяйством, Алексей увез с собой.

Отец же мой, Петр Петрович, чувствуя себе в родных пенатах все лучше и лучше, отказался от поездки в Германию. Он стал все чаще наведываться к соседу нашему, пану Чернецкому, вел дохше беседы с Иоанной. Через год было объявлено о помолвке. А еще через год, взяв продолжительный отпуск в полку, Петр Хвостинин сыграл свадьбу. Иоанна Чернецкая стала со временем хозяйкой Усолья, матерью трех сыновей — Степана, Афанасия и Петра Петровичей, — а в 1796 году там же, в Усолье, появилась на свет и я. Так Судьба, явившись на сей раз в виде старинного бочонка, определила кому…»

Текст ксерокопии обрывался на полуслове, но это не важно. Судьба, выражаясь языком Аглаи Апраксиной, явила мне цепочку интересных совпадений. Она (Аглая, не судьба) пишет, что Алексей Хвостинин получил какие-то документы, запрятанные в винный погреб в конце XVI века. Сам он в своих мемуарах специально отмечает участие его предка в кружке осужденных властью московских еретиков начала того же XVI века. Я пошел в комнату с колокольчиками разгребать кучу с книгами. Вот то, что мне надо.

[файл АПХ-IV]

«Кружок московских еретиков образовался в 80-е годы XV века в кругу лиц, приближенных ко двору Ивана Молодого, старшего сына Ивана III и его наследника. Создателем и руководителем кружка, видимо, был дьяк посольского приказа Федор Курицын. Исходная точка возникновения — возвращение Курицына из посольства в Венгрию и Молдавию, где тот познакомился с кем-то кз балканских еретиков. Встречался он и с детьми Влада Цепеша, позже написав о нем свою повесть.

О составе кружка известно из приписки к „Елинскому летописцу“, сделанной в 1485 году одним из его участников, Иваном Черным: „Бяша же нас, иже в заповедях повелениа царя, два чиновнаа рядовника, раби же и сослужебници двадцать и четыри“. Расшифровок записи множество, и все они неудовлетворительны. Если „чиновнии рядовники“ — это московские приказные люди, дьяки к подьячие, то при чем тут рабы? И кто такие „сослужебники“? Ясно лишь одно: участников кружка было двадцать четыре человека, что сближает их с гипотетическими пока иудаитами.

После смерти Ивана Молодого кружку покровительствовала вдова князя Елена Стефановна, дочь молдавского господаря. Отец ее по смерти князя Влада правил его землями, так что Елена могла стать тем звеном, что связывало балканских еретиков и московских каббалистов. Еще один возможный покровитель Курицына со товарищи — тот самый митрополит Зосима, которого Иосиф Волоцкий упрекал в неверии в посмертное Воскресение. Возможно, к деятельности кружка был причастен и сын Ивана Молодого, князь Дмитрий, венчанный дедом на великое княжение и объявленный наследником 4 февраля 1498 года.

Но у Дмитрия Внука был конкурент — Василий, сын Ивана III от брака с греческой принцессой, Софьей (она же Зоя) Палеолог — племянницей последнего византийского императора. После захвата турками Константинополя ее семья переехала в Рим. Там Софья выросла и получила воспитание. Став женой великого князя всея Руси в 1472 году, она еще около года поддерживала связь с Римом через легата Антония и других „фряз и греков“, сопровождавших ее в поездке из Италии в Московию. Между прочим, в некоторых летописях содержатся вполне прозрачные намеки на странную смерть Ивана Молодого, чья фигура закрывала дорогу к престолу сыну Софьи Василию. Да вот хотя бы Никоновская летопись: „Тоя же зимы месяца марта в 7 день, с субботы на неделю, в 8 часъ нощи, преставился благоверный и христолюбивый великий князь Иван, сын великого князя Ивана Васильевича всея Руси старейший, первыя его [жены] великия княгиня Марии, дчери великаго князя Борисовы Александровича Тверскаго. А болел камчюгою в ногах… И нача его лекарь лечити, зелие пити даде ему и начя жеши сткляницами по телу, впивая воду горячую; и оттого ему тяжжьче бысть и умре. И того лекаря мистръ Леона велел князь великий Иван Васильевич поймати, и после сорочин сына своего великого князя, повелел казнити, его головы съсечи“.