Казнить нельзя помиловать - Галия Мавлютова Страница 35

— Все, за работу, товарищи! — Стрельников взволнованно посмотрел на нас с Ковалевым и бросился на телефонный аппарат, как на любимую женщину.

Он прижал аппарат к груди и принялся нежно ворковать в трубку. Мы с Ковалевым деликатно ретировались, оставив начальника наедине.

— Страшно? — хохотнул Ковалев, разглядывая меня, слегка приподнявшись на цыпочках. Наверное, ему захотелось приподнять мой подбородок.

— Нет, не страшно, — соврал я и вспомнил из Булгакова — «господин Соврамши».

Я потрогал уши, нет, уши не горят синим пламенем, что-то случилось с ними. Мои уши поменяли ориентацию, они совершенно иначе реагируют на окружающую действительность.

— Да брось ты, когда идешь в разработку, всегда страшно, — резко оборвал меня Ковалев и шагнул в свой кабинет. — Садись, сейчас обсудим детали.

Он уселся в кожаном кресле, по укоренившейся привычке широко расставив ноги, и уставился на меня, будто видел впервые. Долго сверлил меня взглядом, но я не дергался, не ежился и не икал. Меня даже не замутило. Я сидел, положив ногу на ногу, и смотрел на Ковалева, пересчитывая его ресницы.

Честное слово, однажды я по телику видел, как известный актер хвастался, что ему удалось преодолеть самого себя. Он презирал своего партнера по сцене до такой степени, что, когда видел его, ему хотелось стукнуть того по физиономии. Но вместо рукоприкладства актер должен был каждый вечер обниматься с партнером на глазах потрясенных зрителей. И тогда он придумал себе занятие, дескать, смотрю я на партнера и считаю его ресницы — одна, две, три… И до такой степени натренировался, что сосчитал-таки количество ресниц у ненавистного человека, и при этом актер до того измучивался, что вызывал жалость как у зрителей, так и у партнера. Успех, овации… Отвращение прошло, зато пришло уважение к самому себе, похвастался знаменитый актер.

Я тоже использовал этот метод, и не однажды. Смотришь на кого-нибудь и считаешь ресницы, а у самого в глазах начинает свербить, слезы катятся, а человек не может понять, что с тобой творится. Зато не надо изображать дружелюбие и человечность, и без того слезы градом льются.

Ресницы у Ковалева редкие, и счет пошел по второму разу. Зато мои уши терпеливо сносили садистскую пытку сверлящего взгляда.

— Значит, так! — заговорил Ковалев нормальным голосом.

Я даже опешил, надо же, оказывается, Алексей может говорить человеческим голосом!

— Значит, так, — повторил Ковалев, — надо тебя приодеть. Ну, ты не думай, в ментовке нет лишних денег на всякие разработки. Одежду я тебе достану. В твоем прикиде ты можешь сходить разве что на свиданку к телкам. Владелец дорогого коттеджа должен иметь прикид по первой статье, по высшей тебе ни к чему. Зеленый еще.

Он приподнял ноги и вскочил с кресла, будто ему шило воткнули в одно место.

Хорошо бы, зажмурился я от счастливой мысли, имея в виду: хорошо бы, чтобы Ковалеву воткнулось что-нибудь острое в то самое место.

Последняя слеза скатилась по щеке и юркнула куда-то в шею. Я похлопал глазами, чтобы снять напряжение от неудобного занятия в виде счета редких ресниц ненавистного партнера по сцене, и посмотрел на Ковалева. Он стоял у шкафа, разглядывая его содержимое.

Шикарный шкаф — чего там только не было! Пустые бутылки горой занимали половину шкафа, сползая вниз, на вешалке болтался китель, свисали рукавами пиджак и пальто. Тут же пристроилась шинель, но она не висела и не валялась, она стояла в шкафу, слегка скособочившись. Ковалев подвигал шинель, но она осталась в прежнем положении. Потом он потрогал пиджак, пальто, китель и только бутылки обошел своим вниманием. Вытащив пальто, Ковалев долго хлопал по нему, переворачивал, мял, брезгливо кривясь при этом. Потом он чихнул, высморкался и, наконец, произнес:

— Пальтуган штуку бакинских стоит. С вора снял. Он в «Крестах» сидел, попросил ему теплую куртку принести, а взамен свой пальтуган отдал. Держи!

Ковалев перебросил пальто со своей руки прямо мне на колени. Я не ожидал такого подарка. Если рассказать маме, что я иду в оперативную разработку, переодетый в воровское пальто, я даже не смогу представить, что с ней будет. И еще я подумал, что она, пожалуй, скоро сама пойдет на прием к военному комиссару и попросит отправить меня в стройбат. Срочно, вне очереди и призыва!

От пальто несло каким-то кислым запахом, я подумал, что это запах иной жизни, наполненной кровью, страхом, кражами, грабежами и смертью. И мне придется облачиться в это зловонное одеяние. Не страшно, отнесу в итальянскую химчистку, они постирают и почистят. А маме ничего не скажу. Я небрежно перебросил пальто через руку.

Мне даже понравилось, этакий франт в пальто от Версаче.

— Так-с, так-с, — бормотал Ковалев, роясь в шкафу.

Вдруг он бросился на пол и начал рассматривать мои ботинки. Я подобрал ноги под стул.

Странный он все-таки, этот Алексей Ковалев, думал я, опасливо косясь на ползающего внизу капитана. Иногда, он выглядит, как нормальный, иногда, как придурок. А какой он, настоящий Ковалев? Кто вы, доктор Зорге?

— Ботинки покатят, только почисти их. — Ковалев поднялся с колен и отряхнул джинсы. — Рубашку и штаны сам добудешь, мне некогда. Мне еще ксиву надо сделать на коттедж, оформить все как следует. Давай твой паспорт. — Он требовательно протянул руку.

Мне пришлось расстаться с паспортом. В одной руке я держал пальто, снятое с плеч вора, другой протягивал паспорт. Ковалев отвел руку, и я полетел на пол, потеряв равновесие.

Вот сволочь! Редкая сволочь! Какая редкая сволочь! — размышлял я, валяясь на полу вместе с воровским пальто.

Ковалев смеялся так, словно ему случайно смешинка в рот попала и он захлебывался от смеха.

В кабинет прибежали оперативники, они молча посмотрели на нас — меня, пытающегося подняться с пола вместе с пальто, и Ковалева, задыхающегося от смеха. Постояли. Поглядели. И молча разошлись. Очевидно, не в первый раз лицезреют подобное.

Уставясь в белесые ресницы Ковалева, я молча ждал, когда он закончит свои инструктивные наставления. Наверное, я проходил самую настоящую стажировку. Всем стажировкам стажировка!

— Ну, все! Свободен! Не видишь, я занят. — Ковалев выдохнул воздух и вмиг посерьезнел. — Завтра будь готов к труду и обороне. Чтобы все было тип-топ, ну, там, рубашечка, галстучек, ботиночки надрай. Учишь вас, учишь, и никакого толку. Да, учти, денег на расходы не будет, разве что самая малость. В ФЭУ много денег не дают…

И он отвернулся от меня, как от чего-то надоевшего до колик.

Я побрел к выходу. Пальто тащилось по полу, а поднимать его было ужасно лень. В туалете на втором этаже я долго полоскал рот, будто съел что-то невкусное и гадкое. Мама с детства приучила меня после каждой еды полоскать рот.

— Если нет возможности почистить зубы, рот обязательно нужно вымыть.

— Зачем? — отнекивался я.