Secretum - Рита Мональди Страница 34

Тем не менее (а может быть, благодаря их честолюбивым целям) со временем его преосвященству удалось-таки найти им подходящих мужей. Лаура довольно скоро встретила герцога Меркюра. Марианна стала невестой герцога Бульонского. Ортензия заполучила герцога Меллерайе, а Олимпия вышла замуж за графа Суассона. Был искусно организован целый ряд свадеб, на которые никто не мог и надеяться, поскольку до того, как попасть в Париж, эти девушки были никем. Сейчас же они стали графинями и герцогинями, были замужем за князьями, за потомками Ришелье и Генриха IV и, кроме того, сказочно богатыми. Их матери, сестры Мазарини, хотя и принадлежали к римской аристократии, но к самой низшей.

– Правда, семья Манчини из очень древнего дворянского рода, – пояснял секретарь. – Их генеалогическое древо уходит корнями в тысячелетнюю историю. Но у них никогда не было того благосостояния, которое имели только высшие ветви дворянских родов. Сами их фамилии говорят за себя: Мартиноцци, Манчини, – передразнил он, ставя ударение на оцци и ини. – Да любой невежда поймет, что это не самые благозвучные фамилии. Несмотря на вздорный нрав девушек, все свадьбы мазаринок прошли без особых проблем. Лишь одна племянница создавала Мазарини огромные сложности: Мария. В четырнадцать лет она приехала в Париж, когда молодой Людовик был всего на год старше ее. Она жила во дворце дяди и была опьянена блеском и роскошью, которые потом, во время Фронды, вызвали гнев народа против Мазарини. Поначалу мать короля, Анна Австрийская, относилась к ней очень благосклонно, как и к другим племянницам Мазарини, – словно это были ее родные дети.

– Однажды мать девочек Манчини тяжело заболела, его величество навещал больную и каждый раз встречал Марию. Поначалу все, естественно, выглядело вполне прилично: «Плохое состояние здоровья чрезвычайно тревожит меня» – и так далее, и так далее. «О Ваше Величество, невзирая на печальный повод, ваши слова – великая честь для меня…» – изображал Бюва сначала королевское величие, а потом – женскую благовоспитанность.

В конце концов мать Марии умерла, и на похоронах от некоторых не укрылось, что молодая женщина ведет беседу с королем намного более доверительно и свободно, чем когда ее мать еще находилась в добром здравии.

В тот день, когда была похоронена мать Марии, при дворе вечером давали балет с многозначительным названием «L'Amour malade». [20]Как он привык делать это в молодости, Людовик принял участие в танцах. В присутствии всего двора он открыл королевским пируэтом в большом зале Лувра первый из десяти выходов, каждый из которых изображал лекарство для выздоровления больного от любви Амура.

И было немало придворных, заметивших, что ноги Людовика были гибче, двигались ловчее, чем обычно, что он был более вынослив, прыгал выше, а взгляд был тверже, в нем даже горел огонь, словно его несла невидимая сила и нашептывала ему на ухо тайный рецепт, как может излечиться больной Амур и в конце концов одержать триумфальную победу.

Ни один из молодых дворян, бывавших при дворе, до сих пор не пытался подружиться с королем. Людовик был слишком важным – слишком серьезным, когда смеялся, и слишком несерьезным – когда отдавал приказы. А молодые женщины, разговаривая с ним, пытались скрыть смущение и робость за формальностями и придворными реверансами.

Лишь Мария не испытывала страха перед Людовиком. В то время как другие женщины от стеснения (и от горячего желания стать его избранницами) дрожали перед королем, молодая итальянка вела любовную игру с такой же продуманной ловкостью, С какой она действовала бы, будь вместо Людовика любой другой красивый мужчина.

На людях он держался со всеми холодно и отстраненно; лишь с ней одной, сам иногда того не замечая, король терял маску равнодушия и всем своим видом выражал вожделение. Он просто умирал от желания полностью довериться ей, что, естественно, запрещалось этикетом, король даже стал заикаться, краснеть и смешно робеть перед ней.

– Есть люди, – клялся Бюва, – которые видели, как его величество перед сном кусал свою подушку, мучимый воспоминаниями о том моменте, когда полное намеков острое словцо Марии сначала вызвало у него сильный смех, а потом – позорное заикание. Он потерял королевское величие и упустил подходящий момент, для того чтобы сказать ей: я люблю вас.

И снова болезнь ускоряет ход событий. После многочисленных трудных путешествий и инспекций, а может, из-за плохого воздуха, помутившего его жизненные соки, в конце 1658 года в Кале Людовик тяжело заболевает. Температура держится очень высокая и не спадает, несколько недель подряд весь Париж опасается за жизнь своего короля. В конце концов благодаря искусству одного провинциального хирурга Людовик выздоравливает. Когда он возвращается в Париж, ему докладывают сплетню, которая является главной темой всех разговоров при дворе: во всем городе нет никого, чьи глаза пролили бы больше слез, чем глаза Марии, чьи губы звали бы его чаще и чьи руки молились бы горячее за его выздоровление.

Вместо прямого объяснения в любви (на которое никто не имеет права решиться в таком случае), Мария отправляет Людовику намного более красноречивое послание. Весь двор нашептывал королю: она любит тебя, и ты знаешь это.

В последующие месяцы королевский двор находится в Фонтенбло, где Мазарини, который по-прежнему крепко держит бразды правления государством в своих руках, занимает молодого короля, день за днем развлекая его новыми дивертисментами: поездкой в карете, комедиями, концертами и прогулками на лодках. Снова и снова в карете, на земле или на траве следы Людовика пересекаются со следами Марии. Они постоянно ищут и в каждый момент находят друг друга.

– Разрешите вопрос, – перебил я его. – Откуда вам известны такие подробности? Ведь эти события происходили более сорока лет назад.

– Аббат Мелани знает эту историю лучше, чем кто-либо другой, – коротко ответил он.

– Ага, вот оно что. Значит, Атто рассказал вам, как и мне, все о том времени, – сказал я, сознательно преувеличивая, – о секретных заданиях, которые он выполнял для кардинала Мазарини, о Фуке…

Я специально назвал две тщательно охраняемые тайны из прошлого Мелани: о его дружбе с главным интендантом Фуке (о которой он сам рассказывал мне семнадцать лет назад), министром финансов Франции, которого преследовал христианнейший король, и тот факт, что Атто был тайным агентом на службе у Мазарини (об этом я узнал от других).

Мне показалось, что в глазах Бюва мелькнуло изумление. Наверное, он подумал, что, раз аббат Мелани открыл мне свои сокровенные тайны, то я заслуживаю доверия.

– Тогда, наверное, он тебе также рассказал, – продолжал Бюва, понизив голос, – о том, что сам был влюблен в Марию, конечно, между ними ничего такого не могло быть, и, когда король был вынужден из государственных соображений жениться на испанской инфанте, она покинула Париж и уехала в Рим, чтобы выйти замуж за коннетабля Колонну. И о том, что аббат встречался с ней в Риме, потому что вскоре после этого он приехал сюда. Они до сих пор пишут друг другу письма. Аббат не забыл ее.