Маска ночи - Филип Гуден Страница 33

HP: Вы очень добры, доктор, преподнося это в таком свете. Мне жаль, что побеспокоил вас.

ХФ: Нет, нет, вы только отвлекли меня от всего этого. А еще я припоминаю, что ваш отец был священник, вы сказали, и не одобрял составления гороскопов.

HP: Нет, не одобрял. Но лично я не вижу в этом большого вреда.

ХФ: Лекари могут заниматься куда худшими делами, поверьте мне. Намного худшими. Что это за звук?

HP: Труба, которая объявляет о начале представления.

ХФ: Сейчас?

HP: В самое ближайшее время.

ХФ: О господи, я боялся, что это так. Вы не поверите, но я страстно хотел играть вчера, даже еще в это самое утро. Но сейчас…

HP: Я всегда волнуюсь перед выходом на сцену.

ХФ: Это обнадеживает. Если уж опытный актер волнуется…

HP: Самые опытные волнуются больше всех. А мне скоро выходить. Оставлю вас в одиночестве, бросить последний взгляд на ваш текст, сэр.

Итак, я оставил доктора Ферна учить роль. Я как раз устраивался за кулисами (вернее, присоединялся к своим товарищам, столпившимся в задней части помоста во дворе), когда Хор начал декламировать первые строки трагедии:

В двух семьях, равных знатностью и славой,

В Вероне пышной разгорелся вновь

Вражды минувших дней раздор кровавый,

Заставил литься мирных граждан кровь…

Гудение толпы стихло. Когда Хор добрался до конца пролога, во дворе стояла полная тишина.

– Хорошая публика, – прошептал Абель Глейз.

– Хорошая пьеса, – ответил я.

Я поискал глазами автора хорошей пьесы, но его нигде не было видно.

С этого момента все пошло как по маслу. Мы показали уличный бой (в котором Монтекки встречаются с Капулетти), мы показали бал (на котором Ромео встречается с Джульеттой), мы показали первое появление брата Лоренцо. Хью Ферн вошел через одну из занавешенных будок, неся в руке корзину, в которую собирал травы и растения для своих снадобий с полей вокруг Вероны. Я заметил, что он сменил свои яркие туфли с пряжками на более простую и подобающую монаху обувь. Он начал говорить слишком рано и слишком быстро – как это часто делают неопытные актеры, – но всю дрожь в его, голосе заглушил маленький взрыв аплодисментов, приветствовавший доктора. То ли кто-то из зрителей узнал его в сером одеянии монаха, то ли они, может, уже заранее знали, что местный лекарь заменяет одного из постоянных актеров. Как бы то ни было, рукоплескания говорили о его популярности.

У меня, то есть у Меркуцио, были две особенно большие сцены. Мой рассказ о царице Меб, где я проявляю себя человеком, наделенным воображением, и моя схватка с Тибальтом, открывающая меня человеком действия. Эта схватка – ключевой момент действия, потому что она происходит после заключения брака Ромео и Джульетты, но до того, как брачные права вступят в полную силу. Между женитьбой и первой брачной ночью Ромео суждено убить человека, убившего его друга, и тем обречь себя на изгнание.

Я немного нервничал перед боем. Уроки Джека Вилсона помогли отточить движения, но я все еще не вполне доверял своему владению шпагой. А я хотел умереть красиво, раз уж это (очевидно!) было мое последнее появление на сцене. У меня больше не было выходов в этот день, ни в качестве призрака, ни какого-нибудь еще персонажа в другом обличье.

Вместе с Лоренсом Сэвиджем, игравшим Бенволио, мы прогуливались по сцене в таверне «Золотой крест», как будто это была площадь Вероны, где солнце жгло наши покрытые головы. Как раз в тот момент, когда Лоренс стал говорить о «дне жарком», я почувствовал первую каплю дождя, упавшую на мою правую руку. Небо нависло над нами. И все же я ощущал, что внимание публики было полностью приковано к нам. Они знали, что надвигается беда.

Естественно, вскоре на сцену важно выходит Тибальт с шайкой других Капулетти, а затем появляется Ромео, весь сияющий и свежий (хотя голод его еще не утолен) после обручения с Джульеттой. Тибальт вызывает его на бой, но Ромео, смягченный любовью, не желает поднимать оружие против человека, связанного теперь с ним узами родства. И снова я восхитился тонкостью игры Дика Бербеджа, тем, как он умел намекнуть на борьбу любви и чести в юном Ромео, несмотря на то что Бербеджу никогда уже не будет тридцать лет и он, должно быть, с трудом вспоминал, на что похожа юношеская любовь. Да что там, я и сам едва помнил, что это такое.

И вот вперед выступает Меркуцио. Не зная еще о тайном браке Ромео, он не может спокойно смотреть, как его друг подставляет другую щеку под издевки Тибальта. Поэтому Меркуцио будет сражаться за него.

И мы начинаем. Stocatta, imbrocatta, punta riversa и прочие итальянские выпады и удары. Клинки сверкают; мы, Джек Вилсон и я, скачем по сцене-помосту. Доски дрожат под нашими башмаками. Публика не обращает внимания на начинающийся дождь и охает и ахает с участием.

А затем – гибель Меркуцио (и моя).

Ромео вмешивается в ход поединка, пытаясь разнять дерущихся. Он действует из лучших побуждений, он хочет спасти своего старого друга и также хочет не навредить члену семьи Джульетты. Он встает между нами, и из-под его руки Тибальт делает энергичный выпад шпагой – возможно, это и была та самая stocatta – и наносит мне смертельный удар. Вероятно чувствуя урон, который он причинил, Тибальт быстро удаляется со своими спутниками.

То, что случилось дальше, – целиком моя вина. Я хотел умереть красиво, как и сказал. Поэтому я круто изогнулся, уходя от соприкосновения с Тибальтовым клинком, раздавил маленький пузырек с овечьей кровью, спрятанный у меня под мышкой, и встал, воззрившись на Джека Вилсона, отступавшего по всем фронтам. Затем я взглянул вниз, на красное пятно, расползавшееся на моей рубашке, как будто внезапно осознал свое истинное положение. Понял, что произошло, полностью понял. Смертельная царапина. Пошатнулся, сделав шаг на сцене, к этому времени уже обильно политой дождем. И в следующий момент обнаружил, что поскользнулся на мокрых досках и приземляюсь несколько тяжелее, чем планировал. Моя левая нога подвернулась. Я лежал, глядя на разинувшую рот публику, и, без сомнения, на моем лице была написана истинная боль. Из этого положения я произнес свою следующую реплику: «Я ранен! Чума на оба ваши дома!» – и приказал своему пажу бежать за врачом. Затем я попытался подняться, что у меня почти получилось, и снова упал.

Зрители думали, что все было по-настоящему (то есть думали, что так все и было задумано в пьесе), но для меня дело приняло несколько нешуточный оборот. Все же я сумел сухо и остроумно попрощаться, сказав свои слова об отставке из этого мира и пище для червей, прежде чем Лоренс Сэвидж помог мне уйти со сцены. Другие актеры остались там, где стояли, выражая потрясение тем, как все обернулось. Лоренс провел меня в одну из будок, подождал своей реплики и ринулся обратно сообщить о моей безвременной кончине. Я тем временем, хромая, спустился по шатким ступенькам во двор. Пара моих товарищей, увидев мое бедственное положение, довели меня до скамьи. Я опустился на нее, прислонившись к грубой беленой стене, чувствуя пульсирующую боль в ноге.