Гамбит Маккабрея - Кирил Бонфильоли Страница 33

Ой да — еще там была прекрасная чистенькая десятифунтовая банкнота.

Инспектор наконец оторвался от своей нелепо детальной инспекции движимого имущества, высморкался и по-собачьи встряхнулся.

— Не бродяга, — сказал он. Голос его был ровен; он никого не обвинял.

— Нет? — переспросил я после паузы.

— Но… — вымолвил сержант после паузы подольше.

— Сэр! — пыхнул констебль,

— Пристегните глаза, юноша, — сказал инспектор. — Факты очевидны, как нос у вас на лице.

Детектив-констебль, неплохо одаренный по назальному разделу, умолк. В тот момент я и начал воспринимать инспектора всерьез.

Подписав расписки, квитанции и прочее и движением плеча отмахнувшись от подчиненных, он повлек меня в буфет околотка, где стал потчевать прелестным чаем и чудеснейшими и хрустящейшими рулетиками с ветчиной, в какие мне только доводилось вонзать зубы.

— Ну, — произнес я, когда стих шум шамаемых корочек, — вы расскажете мне или нет?

— Зубы и ногти, — криптически ответил он.

— А?

— Ага. Вы не виноваты, что не заметили, но этих флегонов должны были выучить пользоваться глазами.

Я не стал раскрывать рта. Меня тоже должны были такому выучить — причем давно, — только не имелось никакой выгоды излагать ему историю всей моей жизни, да и в любом случае я надеялся, что он пустится размышлять вслух перед невинным зевакой, ибо никакой опыт не приносит удовлетворения больше, нежели внимание к человеку, по-настоящему хорошо исполняющему свою работу. А этот человек в своей работе был очень хорош.

— Во-первых, — сказал он, слизывая след горчицы с умелого большого пальца, — когда вам на глаза в Англии в последний раз попадался подлинный старомодный пеший бродяга?

— Да в общем-то, если вдуматься, — чертовски давно. Раньше они как-то сливались с пейзажем, не так ли, но не сказал бы, что…

— Вот именно. Я подчеркиваю — пеший бродяга, исключая тем самым цыган, «дидикоев» [91]и прочую братию. По моим прикидкам, сегодня по всем дорогам Англии шляется не больше полудюжины настоящих бродяг — и так было года эдак с 1960-го. Странноприимные дома все позакрывали, как и ночлежки. Все Дома Раутона [92]переоборудовали в коммерческие гостиницы. Говорят, по Дикому Уэльсу еще бродит несколько зубров, но и только… Более того, у любого настоящего старого бродяги имелся регулярный «маршрут» длиной миль в двести, чтобы непременно заходить в любое «поместье» раз в хорошее лето и раза три за зиму. Даже те бажбаны, которые называют себя детективами, наверняка признали бы такого джентльмена-пешехода, который регулярно навещает поместье.

— Ханыга денатуратный? — спросил я.

— Нет. Никаких признаков. Кроме того, у ханыг не остается сил никуда ходить. К тому же у них, как правило, к копчику бывает приклеена плоская полубутыль этой дряни — на случай, если заметут. И они ничего не едят. А нашему клиенту нравилось вкусно покушать — если это можно назвать едой.

— Стало быть?

— Стало быть — второе, — ответил он, исследуя указательный палец на предмет упорных следов горчицы. — Вы были совершенно правы, когда встревожились, почему он не раздобыл себе набор столовых инструментов у НСЗ. Фактически одного взгляда на его десны и клыки настоящему полисмену бы хватило, чтобы понять: некогда он обладал дорогостоящими мостовыми сооружениями — не чета национальному здравоохранению — и расстался с ними всего несколько месяцев назад. Примерно тогда же, когда последний раз принимал ванну.

— А третье? — побудил его я.

— Третье, — ответил инспектор, оттопырив средний палец жестом, который в Италии сочли бы непристойным. — Третье — нет ножниц.

— Нет ножниц, — повторил я тоном, в котором сквозил интеллект.

— Нет ножниц. В юные годы я перетряхнул немало пожитков немалого числа бродяг, которых подбирали мертвыми в канавах. У некоторых находились портреты девиц, их вытолкнувших на дорогу, у некоторых — четки, у некоторых — кисеты с золотыми соверенами; я даже помню одного, у которого при себе имелся Новый завет на греческом. Но один предмет был у всех без исключения — хорошая крепкая пара ножниц. На дороге долго не протянешь, если не будешь стричь ногти на ногах. Ногти бродяги — его хлеб с маслом, если можно так выразиться. А у нашего с вами человека при себе не было даже крепкого острого ножа, правда? Нет — не бродяга, совершенно точно.

Я поиздавал восхищенных звуков, кои принято издавать, когда ваш учитель геометрии торжествующе произносит «квод эрат демонстрандум». [93]

— Могу вам признаться, — продолжал инспектор, — я сожалею, что ляпнул перед сержантом и констеблем, будто он не бродяга. Но знаю, что на вас можно положиться — вы будете держать рот на замке, сэр. — Я несколько подскочил при этом «сэр». — Потому что очевидно: ни вы, ни я не хотим, чтобы такие идиоты задавались вопросами, чего ради кому-то выдавать себя за бродягу именно в этих краях.

Сощурившись, он глянул на меня, подчеркнув самый кончик фразы; я изо всех сил напустил на себя непроницаемость, надеясь произвести впечатление, будто мне отлично известен некий особый факт об «именно этих краях», а в левый сапог у меня запросто может оказаться упрятан некий весьма особый мандат с полномочиями слишком возвышенными, дабы засвечивать их обычным фараонам.

— И смешно с той новенькой десяткой, что у него была при себе, — раздумчиво произнес инспектор. — Похоже, прямо из-под пресса, а?

— Да.

— Даже не сложенная, а?

— Да.

— Какой там на ней был номер, вы, случайно, не помните?

— Помню, — рассеянно, нет — глупо ответил я. — Ж39833672, не так ли?

— А, да-да, точно. Это смешно, да.

— В каком смысле — смешно? — спросил я. — Смешно, что я запомнил? У меня эйдетическая память на цифры, ничего не могу с собой сделать. Таким родился.

Он не почел за труд проверить мое утверждение — в своей работе он был хорош, он знал, что я лгу.

— Нет, — ответил он. — Смешно в том смысле, что купюра — из той же серии, что и масса абсолютно подлинных десяток, которые, по прикидкам лондонских ребятишек, наводнили страну не больше месяца назад. Из Сингапура или где-то там. Смешно, согласитесь?

— Истерически, — согласился я.