Дело Каллас - Ален Жермен Страница 32

Уильям, не спускавший с Айши глаз, подошел к ней поближе. Как же хорошо пахла ее кожа!.. Аромат ванили…

– Как вы находите Афины?

– Мне кажется, что в этот вечер они – лучший город в мире.

Какая прелестная улыбка!..

– А в Англии вы были?

– Только в Лондоне. Но мне так хотелось бы снова там побывать!

Как же приятно звучат ее слова!..

– С величайшим удовольствием буду вашим гидом.

– Когда мне приехать?

А ее бездонные глаза так светятся умом!..

– Когда захотите.

– После Греции я свободна.

– Было бы чудесно.

– Правда?

– Правда.

Ни она, ни он не замечали смущения своих друзей, присутствующих при их немногословной беседе. Растроганные миссис Джонсон и Иветта еле сдерживали слезы волнения; Жан-Люк и Бертран, в восхищении от зарождавшейся идиллии, испытывали живейшее удовольствие; близнец Роберт был безумно рад за своего брата. Что до Эрнеста и Сесилии, они, менее сентиментальные, посмеивались в сторонке: подобные слащавые картинки были не для них. Некоторые из тысяч валивших в Одеон зрителей, проходя мимо, с доброй завистью любовались парочкой. Вечерело, уже не светло, но еще и не темно: чудное время, рождающее самые безумные мечты.

Иветта, понимая, что грех нарушать такое очарование, предложила поменяться местами. Так она и очутилась в первом ряду вместе с местными знаменитостями. И это она, совсем недавно мывшая и натиравшая паркетные полы в Пале-Гарнье! А Уильям и Айша оказались на двадцать девятом ряду, высоко, очень высоко, очень близко к небу, сидя на маленьком облачке, отдалившись от всех, от сцены, на которой игрался спектакль. А внизу, перед эстрадой, служащей сценой, бушевал оркестр; гармоничные звуки едва ли долетали до их ушей.

Некоторые элементы декорации на сцене внушали мысль о пышности и элегантном интерьере – библиотека маркиза де Ла Форс, приемная монастыря кармелиток в Компьене. Мадам де Круасси, настоятельница, и Бланш, то есть Сара, переговариваются через двойную решетку. О чем они говорят? Этого никто не слышит, голоса, однако, красивые. И вдруг все сменилось больничной палатой, почему? Ах да, похоже, настоятельница больна. Она лежит в кровати, в изголовье стоит монахиня.

– Это Мария из монастыря Воплощения, – шепчет Айша на ухо Уильяму.

Кажется, та умирает…

– Проси прощения… смерть… страх смерти…

– Преподобная мать желает… Преподобная мать желала… желала бы…

Бланш падает на колени, зарывается лицом в покрывало, под которым покоятся останки той, что только что испустила последний вздох; в тот же момент вдалеке раздается звон колокола, молния прочерчивает небо. Все аплодируют. Все, кроме них; они даже и не думают об этом. Странно, здесь нет занавеса; не как в Париже или Лондоне: все происходит прямо на глазах. Слышится слово «антракт», произносимое рядом с ними туристами. Сейчас главное – не шевелиться, не нарушать очарования. Бессмысленные хождения взад-вперед, люди извиняются, окликают знакомых… Несколько раскатов грома…

Как и всегда, Эрнест Лебраншю отправился побродить за кулисами. Присев на корточки, он обмахивал пыль со своих туфель тряпочкой, которую дала ему одна из костюмерш. Подняв глаза, увидел Сару.

– Браво, вы были восхитительны.

– Спасибо, но прошу извинить, я должна подготовиться ко второму действию. Мне нужно побыть одной.

– Конечно. Не обращайте на меня внимания.

Удовлетворенный зеркальным блеском своей обуви, он встал и увидел мадемуазель Геропулос.

– Что вы думаете о спектакле?

– О, знаете ли, я не очень в этом разбираюсь. Я все время находилась здесь на тот случай, если вдруг понадоблюсь мадемуазель фон Штадт-Фюрстемберг. Мельком видела несколько фрагментов… мне кажется, они удались.

– Хорошо. Я вас покидаю. Надо задать несколько вопросов некоторым исполнителям. До скорого.

– До скорого.

Жилу был очень занят. Нужно было создать интерьер часовни, установить в центре открытый гроб с телом настоятельницы, зажечь вокруг него свечи и расставить по сторонам молитвенные скамеечки. Он взглянул. на небо: только что на лицо упала капля. Эрнесту пришлось поработать локтями, чтобы пробиться к своему месту рядом с друзьями, которые из-за толпы предпочли не вставать.

– Бертран, посмотрите программку, вот здесь. Это имя вам ни о чем не говорит?

– Жиль Макбрайен, заведующий постановочной частью.

– Это тот, из Парижской оперы. Вспоминаете его бороду, «конский хвост», сабо? Теперь его не узнать. Именно он в настоящий момент руководит работами бригад на сцене. Невероятно, не правда ли?

В человеке, отдававшем приказы в нескольких метрах от него, Бертран никак не мог узнать колосса, которого когда-то допрашивал в Париже.

– Посмотрите туда, Иветта, похоже, это Жилу.

– Надо же! Никогда бы не подумала!

Всматриваясь повнимательнее, инспектор начинал что-то припоминать. Ему даже казалось, что он уже видел его в другом месте. Да, точно, эта физиономия была ему знакома… «Ковент-Гарден!» Вечер премьеры «Кармен». Человек, пристально смотревший на его друга Жан-Люка! Именно так. На нем был черный элегантный костюм, но рост – под метр девяносто пять – выдавал его инкогнито.

– А что, красивый парень, – добавила Иветта. – Он потерял не меньше двадцати килограммов! Что ни говори, а фигура многое значит. Придется мне сесть на диету.

Бертран показал Жилу Жан-Люку, добавив, что находит странным и даже настораживающим его присутствие здесь. Что же делать?

– Тебе бы с Биллом о нем поговорить.

– Ты прав.

Спектакль возобновился с опозданием. Бертран повернулся было, чтобы сделать знак своему британскому коллеге. Но где же он? Невозможно разглядеть его среди незнакомых лиц. Уже совсем стемнело, приближалась гроза.

– Будет еще антракт? – спросил он у Эрнеста.

– Вряд ли, они доиграют до конца без перерыва. Лишь бы их не прервали. Похоже, будет ливень. Досадно, очень досадно.

– Камень отвалив, Лазаря ты воскресил… – исполняет речитативом Констанция.

– Упокой, Господи, душу ее и грехи отпусти… – вторит ей в молитве Бланш.

Сара фон Штадт-Фюрстемберг так сосредоточилась на том, что она должна петь и делать, что ей казалось, у нее появился двойник и не она, а он исполнял ее роль. Не любила она такого раздвоения. И несмотря на теплый воздух, несмотря на страстные диалоги, несмотря на глубину музыки и мистику места действия, она чувствовала в себе холодную сдержанность. Не было общности с залом, она отдалилась от него. Ни одной фальшивой ноты, не забыто ни одно слово, ни разу не ошиблась местом; ее игра была безупречной, но ничто не вибрировало в ней. Она будто потеряла душу. Подобно автомату, Сара проходила сквозь драму кармелиток, поворачивалась направо, налево, преклоняла колени, осеняла себя крестным знамением, но все это было лишено смысла. Сможет ли она выдержать до конца? Сможет ли достойно умереть? Она удивилась, услышав себя поющей в приемной монастыря, обращающейся к шевалье. Уже!