Сладкая ночка - Екатерина Черкасова Страница 31

Я замолчала и остановилась.

— Какой еще джинн?

— Как вас зовут, где находитесь, какой сегодня день, помните? — быстро и профессионально спросил мужчина в халате, по-видимому, врач.

— Да помню, помню, — успокоила я его.

— А что с вами, с кем вы разговариваете?

— Я не разговариваю, я читаю древнеегипетские тексты. Я египтолог, а не сумасшедшая. Хотя в вашей каталажке недолго и рехнуться.

Врач внимательно посмотрел на меня и внезапным отработанным движением запрокинул мне голову, оттянул нижние веки и осмотрел глаза. Затем так же быстро расстегнул пуговицу и ощупал шею. В общем, я представляю, что он там увидел.

— Это последнее средство? — тихо спросил он. — Неужели дела так плохи?

— Хуже некуда, — вздохнула я. — Два убийства и в перспективе, видимо, казнь.

— Признала?

— Нет.

— Тогда лучше признать, — посоветовал врач.

— Но я их не совершала! — воскликнула я и закашлялась, горло еще сильно саднило.

— Тебе виднее. Могу чем-то помочь?

— Не знаю… Я даже прав своих не знаю. Мне положен адвокат?

Врач только вздохнул.

— Можете передать записку? — внезапно мне в голову пришла мысль.

— Ну… Это не положено, — замялся врач. — Ладно, пиши.

Он вытащил из кармана ручку и листок бумаги.

Я минутку подумала, сосредоточилась и написала египетским иероглифическим письмом:

«Меня зовут Лейла Давыдова. Я египтолог из Москвы. Меня обвиняют в убийстве, которого я не совершала. Нахожусь в тюрьме. Если кто-то ищет Мишель Амир из Парижа, это тоже я».

— Пожалуйста, передайте соратникам покойного профессора Ибрагима Джами из Национального исторического музея, — попросила я.

Доктор молча взял записку и положил в карман халата.

— Как вас зовут? — спросила я напоследок.

— Абдул, — ответил он, закрывая дверь.

Мне показалось, что это добрый знак.

Надежда… Как странно, что человек продолжает надеяться, хотя знает, что часы его сочтены. На что надеется приговоренный к казни, которого на рассвете ведут на расстрел? Умирающий от рака, благодарно принимающий лекарства? Женщина над гробом любимого? Раб, много лет подряд таскающий гигантские каменные блоки на строительстве пирамид?

Почему-то я считала, что моя примитивная записка может меня спасти. Но кто будет меня искать? Я только пешка в какой-то игре. И мной легко, легко пожертвуют. А Кира останется в Лондоне без копейки денег и будет звонить маме и рыдать. Если не наделает еще бог знает каких глупостей.

На следующий день меня привели в уже знакомый кабинет. Кроме офицера, проводившего дознание, там находился холеный господин европейской внешности. Я автоматически отметила прекрасно сшитый костюм, свежайшую, несмотря на жару, рубашку, легкий запах туалетной воды, кажется, от Хуго Босса. Я прикрыла глаза. Этот человек был из моего безмятежного прошлого, его безупречный вид только подчеркивал мою собственную запущенность и неухоженность, весь тот кошмар, в котором я нахожусь.

Я машинально стянула на горле ворот, пытаясь скрыть безобразную синюшную полосу от веревки и одновременно пряча грязные обкусанные ногти. Но это не могло спасти меня: глаза были красные, в мелких кровоизлияниях, подол юбки оборван, курчавые волосы, все эти дни не знавшие воды и расчески, свалялись. Наверное, потом придется их отстричь. Хотя как глупо! Мертвецам не нужна красивая прическа…

— Это господин Морис Дюваль, из французского консульства, — сообщил офицер. — Мы пригласили его, так как вы являетесь французской гражданкой, а мы, несмотря на все обвинения, строго соблюдаем права человека.

Господин поклонился.

— Мадам Амир, если позволите вас так называть, — вежливо начал дипломат.

Его «если позволите» сразу не понравилось мне.

— К нам обратились власти и сообщили, что по подозрению в убийстве задержана французская гражданка, то есть вы.

— Да, месье, вы очень любезны, что приняли во мне участие, — сказала я.

Дипломат поморщился:

— Мадам, это не любезность, это мой долг. Я был бы очень рад оказать вам посильную помощь, но…

— Но? — прервала я паузу, наполненную самыми дурными предчувствиями.

— Все дело в том, что ваши документы на имя Мишель Амир принадлежат вовсе не вам. Видите ли, настоящая Мишель Амир, супруга покойного Патрика Амира, в данный момент находится в Париже. Мы сообщили ей о смерти мужа. По ее словам, он отправился в служебную командировку. Но мы не сказали ей, что он был здесь не один, чтобы не травмировать вдову.

Я сжала ворот так, что у меня побелели костяшки пальцев.

— Так что, мадам, если вы все же гражданка Франции и можете сообщить нам свое имя, мы, несмотря на сомнительные обстоятельства, постараемся помочь вам. В противном случае позвольте откланяться.

Я промолчала, в отчаянии глядя в спокойные и усталые глаза дипломата.

— Что скажешь, детка? — ехидно поинтересовался офицер, когда за дипломатом захлопнулась дверь.

— Вы проверили показания бармена насчет ножа? — спросила я, игнорируя его интерес.

— Он говорит, что знать не знает никакого ножа и не мог подать клиентке никакой другой нож, кроме фруктового. Да ты меня в сторону не уводи. Значит, подделала паспорт и под видом жены поехала с любовником? Хороша! А потом еще его и убила! Еще лучше! Ну и ушлая же ты девица, как я погляжу, — почти развеселился страж порядка.

Я подавленно молчала, решительно не зная, что делать. Государство, чьи документы я имела, от меня отказалось. И здесь нет никого, кто бы меня знал и мог бы помочь. Кругом одни врага!

— Ну так и кто же мы есть, ну и как же нас зовут, — сладенько произнес полицейский. — Могу поклясться, ты ливийка с юга, где-то из пустыни. Подцепила богатенького француза, ну а нравы у нас не такие, чтобы с мужиками по койкам валяться без брачного контракта! Вот вы и решили документик состряпать, чтобы никто вам здесь не мешал развлекаться. Понравилось тебе иностранку изображать? Ишь ты, и по-арабски с акцентом говорить вздумала! Ловка, ничего не скажешь! Ну что, я прав?

Я не отвечала, мучительно соображая, что делать.

— Конечно, я прав, — продолжал веселиться полицейский. — Так что, дорогуша, светят тебе, кроме убийства, еще две статьи: проституция и подделка документов. Хотя вряд ли это уже изменит твою судьбу.

— Я не ливийка! — заявила я, твердо решив, что быть ливийкой мне и вовсе невыгодно.

Полицейский грязно выругался в мой адрес. Его примитивную вежливость как ветром сдуло. Он схватил меня за волосы и рванул. Голова запрокинулась, я застонала.