Последний каббалист Лиссабона - Ричард Зимлер Страница 30

Фарид нервно облизал губы.

— Кто?

— Мы, словно пчеловоды у улья со злыми пчелами, избегаем говорить об Эсфирь. — Он отмахнулся от моих возражений. — Никто из тех, кого мы знаем, не подвержен ярости так, как она, так или не так? — спросил он.

Я кивнул.

— Ее молчание очень настораживает. Возможно, обнаружив девушку в подвале с твоим дядей…

— Это нелепо! — оборвал его я. — Ты что, думаешь, она могла задушить их в приступе ревности четками, которые совершенно случайно нашла во дворе?! Потом перерезала им глотки, украла нашу ляпис-лазурь и золото и выбежала на улицу, чтобы ее там же и изнасиловали? Фарид, это карточный домик, построенный на кривом столе! Нет, в ее молчании нет ничего странного. Я прекрасно понимаю ее. Его исток — недоверие, а не чувство вины.

— Карточный домик, построенный на кривом столе во время песчаной бури, — ответил Фарид, придав своим движениям извиняющийся тон. — Но я должен был высказать эту мысль, чтобы потом отбросить ее. А теперь скажи мне вот что, Бери… Зачем кому-то из молотильщиков было сговариваться с Эурику Дамашем или с кем-то еще за пределами группы?

Шантаж? Это слово пронзило сознание с такой силой, что я вскочил на ноги.

— В чем дело? — спросил Фарид. — Ты что-то слышал? Кто идет?!

— Нет, я ничего не слышал.

Я показал ему, чтобы он дал мне минуту подумать. Мог ли Эурику Дамаш шантажировать кого-то из молотильщиков и заставить его помочь ему убить дядю и ограбить шкаф и геницу? Возможно, он вообразил, что подвал заставлен бочонками с золотом, шкатулками, полными рубинов. Может быть, он и привел сюда девушку и убил ее, чтобы заставить всех думать, будто они с дядей были любовниками, — и убедить нас в том, что это ее муж совершил преступление?

Еще одна страшная мысль пришла мне в голову: возможно, убийца излил на дядю собственное семя! Это было неописуемо мерзко. Но даже если мы не располагали больше никакими знаниями о прошедших двух днях, мы выяснили, что это злодеяние было лишь отблеском настоящего.

— Шантаж, — показал я Фариду. — Мы все носим маски в это проклятое время, и наверняка у каждого есть одна-другая тайна, за которую можно поплатиться!

Он встал и положил руку мне на плечо.

— Но и это ставит нас в затруднительное положение. Потому что, если у каждого из нас есть тайны, разве не каждого можно вынудить на что угодно? Что прикажешь делать, если на каждом — тень подозрения?

В ту секунду самое ужасное из возможных озарение заставило мои внутренности сжаться в ком. На лбу проступил пот. Мне стало дурно, я застонал в голос. Я был настолько взволнован, что заговорил с Фаридом, пользуясь не только языком жестов:

— Отец Карлос был с Иудой! Может, малыш стал свидетелем убийства? Карлос не смог заставить себя убить ребенка. И он его забрал!

Фарид прочитал по губам, прикрыл глаза, словно пытаясь отгородиться от такой вероятности.

— Я об этом не подумал, — беспомощно просигналил он.

Его ладони сложились вместе в молитве. Я взял его за плечо, показал:

— Когда ты видел Карлоса, он был в крови?!

— Они были далеко. Я не думаю, но не могу сказать наверное.

Гробовое молчание легло между нами. Нам оставались Эурику Дамаш, рабби Лоса и Дом Мигель Рибейру. Один или несколько из них объединили свои усилия с молотильщиками.

— Нам надо поговорить со всеми, — сказал Фарид.

Я кивнул, и принялся укладывать в сознании все, что нам удалось выяснить, в цельную последовательность:

«Дядя был дома, совсем один, к нему пришла девушка, его давняя знакомая, помощница пекаря, может быть, дочь кого-то из старых друзей. У нее были крупные неприятности. Муж недавно избил ее. Что ей было делать? Наставник усадил ее на кухне за стол, налил кубок вина, разбавленного водой, угостил мацой. Они говорили о ее беде, пока их не отвлекли крики на улице. Мгновенно поняв, что происходит, дядя велел ей сидеть тихо, по-кошачьи пробрался во двор, потом в лавку в поисках членов семьи.

Но я тогда только возвращался из похода за кошерным вином, а тетя Эсфирь была на рынке возле Святого Стефана. Иуда был с отцом Карлосом. Мама и Синфа отдыхали у соседей.

Когда старые христиане снесли дверь лавки, он забрал девушку в подвал, снизу натянул лоскутный персидский ковер на крышку люка. Занавески на окошках в северной стене были опущены, чтобы никто не мог заглянуть внутрь. Ставни были заперты.

Чуть позже, когда перед бурей восстания наступило короткое затишье, в дверь подвала постучали. Знакомый голос просил о помощи. Поднявшись по лестнице, дядя открыл двери синагоги брату-молотильщику. Этот человек поспорил с дядей из-за дорогой рукописи, возможно, даже договорился о покупке книги за спиной учителя. Какой бы ни была причина его проступка, он заслужил стать моделью для Хамана. И, несмотря на восстание, свирепствовавшее прямо за дверью, в ту минуту вся горечь положения была забыта.

Внезапно за спиной молотильщика возник Эурику Дамаш. Он напал без предупреждения, столкнул дядю с лестницы. Отсюда большой синяк у него на плече. Как только дядя сумел подняться на колени, его схватили сзади. Вокруг шеи обвились четки.

— Не сопротивляйся, и я клянусь на Торе, что пощажу девушку! — крикнул Дамаш.

Дядя согласился, осознав в ту минуту, какую именно форму должна была принять его добровольная жертва. Жизнь покинула его. Молотильщик, бывший шохет, взял тело наставника и для уверенности, что он не оживет, перерезал ему горло. Потом его осторожно положили на землю. Кровь текла ручьем по молитвенному ковру.

Чтобы обличить Симона, ему за ноготь зацепили шелковую нитку.

В это время девушку оттолкнули к восточной стене подвала. Она кричала от страха, умоляла пощадить ее. Дамаш нарушил обещание, данное дяде, схватил ее, но пока душил, четки порвались. Он перерезал ей горло и бросил на пол. Она врезалась головой в кувшин с букетом. Нос сломался и нелепо свернулся набок. Через несколько секунд она истекла кровью и умерла.

Бусины четок раскатились по всему подвалу. Дамаш велел молотильщику собрать их. Одна закатилась под стол, и ее не заметили.

Потом молотильщик достал из угревого пузыря ключ от геницы, открыл замаскированный тайник. Последняя Агада дяди лежала сверху, и убийца жадно пролистал ее, пока не наткнулся на собственное изображение в виде Хамана. Напуганный, он спрятал Агаду под плащ и сказал Дамашу, что им пора уходить.

Дамашу сказали, где хранятся золотая фольга и ляпис-лазурь, и он быстро вытащил их из шкатулок.

Вдвоем они раздели тела, чтобы казалось, будто дядя и девушка занимались любовью. Это должно было стать последней злой шуткой над нашей семьей. И, разумеется, указанием на то, что виноват муж девушки. Возможно, молотильщик был против. Но ему сразу напомнили о его страшной тайне, ставшей причиной шантажа.