Ядовитая боярыня - Дарья Иволгина Страница 30

Гвэрлум причесывала перед зеркалом волосы, стараясь так заколоть отрастающую челку, чтобы непослушные жесткие прядки не падали на брови и не вырывались из-под зажимок. Она то мочила их водой, то прижимала ко лбу — помогало мало. Наконец она убрала их под плотную ленту и начала повязывать платок.

Эти средневековые женские уборы, скрывающие волосы, придавали обнаженному лицу особенную притягательность. Ничто не отвлекало взгляда от нежного очертания подбородка, от гладких щек и больших, выразительных глаз. А если подбородок немного начал отвисать — ну, случится же такое после сорока лет! — его можно подтянуть повязкой, и ничего не будет видно. Очень удобное на самом деле приспособление. В Европе тоже так носили. Только веком раньше.

«Все равно, как монашка», — бормотала Гвэрлум, сооружая себе по возможности изящный головной убор.

И вдруг что-то произошло с ее зеркалом. Оно и без того не было слишком гладким и отражало лицо только в общем приближении — Наталья, во всяком случае, не вполне была им довольна. А тут по серебряной поверхности зеркала пробежала мелкая рябь, потом серебро почернело, сделалось как стоячая вода. Наталья замерла, не в силах оторвать взгляда от происходящего.

Медленно, постепенно из черноты начало проступать совершенно другое лицо. Оно не принадлежало Гвэрлум. Оно вообще не было женским…

— Неделька! — вскрикнула Наталья.

Неделькино лицо озарилось слабой, как будто извиняющейся улыбкой — и пропало. Зеркало опять было серебряным, и в нем подрагивало и искажалось отражение Наташи Фирсовой. К счастью, оно не передавало в полной мере того ужаса, что застыло в ее темных глазах, и Гвэрлум не видела, как дергаются углы ее губ, и какой мертвенно-зеленоватой она сделалась.

* * *

Харузин проснулся и не сразу понял, что с ним происходит. Кругом царила тьма. Тьма лежала и на его душе. Какое-то страшное несчастье случилось перед тем, как он заснул…

И тотчас это несчастье обрушилось на Харузина, как будто оно сторожило поблизости и только ждало удобного мгновения, чтобы снова напасть на свою жертву и начать терзать ее острыми, ядовитыми когтями.

Он арестован. У него связаны руки. Скоро начнется гангрена, если его не освободят, и пальцы станут гнить от нехватки свежей крови… Господи, ну что за ерунда лезет в голову! Кстати, эту голову вполне могут отрубить…

Происходящее напоминало ролевую игру с очень глубоким погружением в роль. Потому что было слишком жутким для того, чтобы оказаться реальностью.

Темнота ожила. Кто-то зашевелился под самым боком у Эльвэнильдо и со стоном проговорил:

— Сергий, ты здесь?

— Да…

Харузин узнал воришку-деда.

— За что нас тут держат? — спросил Харузин.

— Откуда же нам знать… — пропыхтел дед. — Это господа каких-то дел наделали…

Харузин вспомнил: вчера из дома вывели обеих женщин, мать и дочь, а Глебова так сильно избили, что он потерял сознание.

— Господин Глебов здесь? — спросил Харузин, повышая голос.

Поначалу ему никто не отвечал, а потом конюх прокричал, как будто требовалось угомонить лошадь:

— Что блажишь? Житья от тебя нет, басурман поганый! Нет здесь Глебова!

Харузин погрузился в молчание. Ему было больно и страшно. И все время казалось, что нужно что-то делать, а делать было совершенно нечего. Никто здесь не желал утешения, никто не собирался утешать его, Харузина.

Прошло немногим более часа, затем дверь приотворилась, и показался какой-то человек.

— Татарин здесь? — спросил он, водя в темноте лицом и явно ничего не видя.

— Вишь, я говорил, — прошипел конюх, — татарин всей погани голова…

Харузин с трудом поднялся на ноги. Он еще не понял, для чего его позвали. Может быть, скрыться, не сознаваться. Вдруг — на казнь сразу потащат, не разбирая? Вдруг новая разнарядка из Кремля — чтобы всех татар вешать без суда и следствия? Он не мог сейчас вспомнить, были ли при Иване Грозном подобные репрессии. С царя Ивана станется — он же был сумасшедший…

— Здесь татарин, — закричал вдруг старший конюх, — здесь он, проклятый, затаился! Берите его! Вон он, у стены маячит! Берите его, окаянного! Это он, он всей погани голова!

Харузин понял, что утаиться не получится, и неуверенно шагнул вперед.

— А? — спросил человек, по-прежнему стоявший на пороге. — Здесь он? Ну, хорошо. Иди сюда. Как тебя звать? Харузин? Ну, иди. Тебя приказной дьяк привести велел.

Харузин добрался до порога. Его схватили за плечо и грубо выволокли наружу. От яркого света сразу и резко заболели глаза, Харузин прищурился.

— Веревки снимите, — попросил он хрипло. — Я не убегу. Пожалуйста, развяжите руки.

— А это как приказной дьяк распорядится, — сказал стрелец. Он был невысокий, но чрезвычайно бойкий, и так и стрелял глазами по сторонам. — Давай, иди без рассуждения. Зовут — значит, ступай.

И, подталкивая почти ослепшего Харузина в спину, повлек его в низенькую комнатку, где недавно сидел и угощался морсом брат Лаврентий. Колупаев по-прежнему находился там. Задал же ему брат Лаврентий загадку!

Ссориться с братьями-«медвежатами» Колупаев больше не хотел. У тех на него имелась старая обида. А пользы от дружбы с Флором и Лавром Колупаев рассчитывал увидеть куда больше, чем связанных с нею трудностей.

Харузина втолкнули в комнату. Он шатнулся и еле удержался на ногах. Колупаев весело оглядел его.

— Хорошо тебя, брат, отделали, — одобрительно промолвил он. И обратился к стрельцу: — Развяжи ему руки.

— Видишь, — утешительно молвил стрелец Харузину, снимая веревки с посиневших, опухших запястий, — распорядился приказной дьяк — и освобождаю тебя от ужиц кусачих… Ух, какая желвь у тебя, брат, вздулась…

«Братом называют, — подумал Харузин с горечью. — Палачи, сатрапы…»

— Ближе подойди, — велел ему Колупаев. — А ты, — добавил он, поворачиваясь к стрельцу, — ступай отсюда. Я с ним поговорить хочу.

Харузин подошел к Назару почти вплотную и остановился.

Колупаев пошире расставил ноги, уперся кулаком в бедро.

— Сколько дней ты у Глебова в услужении? — спросил Назар.

— Восьмой, — ответил Харузин.

Руки жгло как огнем, он не мог пошевелить ни пальцем. Хотелось выть от боли.

— Кто тебя к нему в дом устроил?

— Флор Олсуфьич…

— Ну да… — Колупаев о чем-то задумался. — А для чего? — спросил он неожиданно.

— Чтобы… — Харузин запнулся.

— Ну, говори! — прикрикнул на него Назар. — Я тебя не для собственного удовольствия спрашиваю.

— Здесь Флор побывал, — догадался Харузин. — Просил за меня, да?