Не все мы умрем - Елена Гордеева Страница 3

Но из каморки охранников на его приветствие выскочил напарник, недавно принятый на работу и в лицо всех сотрудников не знавший — именно для него и приготовила пропуск Евгения, — и ринулся сверять документы с ее личностью. Она не злилась. За шесть лет, что она проработала здесь, охранников сменилось множество. Были и совсем молодые ребята, такие, как этот, выпускавшиеся в ускоренном порядке курсами охранников, и постарше, отставные военные скорее всего, был даже один дед, ветеран первой империалистической, как его в шутку называли, но в форменной ливрее он смотрелся бесподобно, и каждый раз, как приезжал кто-нибудь из сильных мира сего, его выпускали на авансцену. Крепкий старик, совсем не согбенный, с отменной выправкой, белой окладистой бородой почти до груди, с двумя Георгиями на ливрее (кресты — театральный реквизит, конечно), открывающий дверцу лимузина, приводил и, нуворишей, и власти предержащие в священный трепет. И те и другие трепетали долго, находясь под впечатлением от героя чуть ли не Крымской войны, а может, и восемьсот двенадцатого года. По мнению Евгении, не раз наблюдавшей подобный спектакль, на ум им приходило скорее всего Бородино, потому что про Прейсиш-Эйлау или Ульм они слыхом не слыхивали.

От ветерана особо важные гости переходили в руки Евгении. Она лично провожала их наверх, по пути объясняя, какой особняк старинный, когда построен, кем и для кого, извиняясь таким образом за отсутствие лифта, — при реставрации не хотелось портить замысел архитектора, под этим подразумевалось, что реставрацию проводила именно их организация, — гости слушали, разинув рты и вперив взгляд в стройные ножки молодой женщины, мелькавшие перед ними в расходящейся при каждом шаге шлице юбки, и продолжали трепетать.

Поднимаясь по ступенькам на четвертый этаж, Евгения вспоминала, как учил ее президент компании, что трепет — самая полезная вещь на свете. Пока человек трепещет — он твой. Чувства его расстроены, мысли рассредоточены — в таком состоянии он, родимый, тебе все что хочешь подпишет. И подписывали, подтверждая его правоту.

Половину четвертого этажа отгораживала железная дверь с переговорным устройством, создавая впечатление сверхсекретного объекта за ней.

Евгения нажала на кнопку звонка, и голос секретарши спросил:

— Вы к кому?

— Здравствуй, Таечка.

Щелкнул замок, дверь начала открываться, пропуская генерального директора компании, которую про себя Евгения называла просто трансом в прямом смысле этого слова, потому что от деятельности их конторы нормальные люди впадали в состояние, характеризуемое как раз этим определением.

Сразу за дверью в холле за огромным столом, заставленным всевозможной оргтехникой, крутилась девушка лет двадцати двух. Вращающееся кресло поворачивалось то в одну сторону, то в другую. Если звонили два телефона сразу, как сейчас, Тая снимала две трубки, прикладывала их к миниатюрным ушкам и говорила:

— Компания «Экотранс».

В двух трубках что-то говорили одновременно.

Увидев Евгению, Таисия сложила губки бантиком и чмокнула воздух в качестве приветствия, взмахнула накрашенными ресницами в сторону кабинета, что означало — президент ждет, и ответила в одну трубку, прижав вторую к груди, чтобы не слышали:

— Евгения Юрьевна сейчас на совещании у президента. Я обязательно передам, — и положила эту трубку, а во вторую прошипела: — Президента нет и сегодня не будет. Он в мэрии на совещании. — Тая сморщила носик от досады на очередного кредитора и положила вторую трубку.

— Какой-то Толстолобик вам звонил. Может, я фамилию не расслышала? Сказал — из Министерства чрезвычайных происшествий.

— Все правильно, — подтвердила Евгения. — После «совещания» соедини меня с ним. — И направилась через холл к двери с табличкой «Президент компании «Экотранс» Барсуков Сергей Павлович».

Не успела она постучать, как вновь зазвонил телефон. Таечка ласково протянула:

— Соединяю…

А из кабинета президента раздался знакомый рык:

— Я вас давно жду.

Относиться это приветствие могло только к ней. Евгения толкнула дверь, и Сергей Павлович замахал рукой: быстрее входи. Повинуясь жесту большой, белой, пухлой руки, никогда не знавшей загара, она удобно устроилась в массивном кресле, обитом черным винилом, в котором всегда сидела только она. Кресло напротив было кожаное и предназначалось для посетителей, во время переговоров нервно теребящих обивку, то поглаживающих ее, то пощипывающих, но к концу визита точно определяющих, что это натуральная кожа. Далее их умозаключение плавно переходило от частного к общему, то есть с одного кресла оно распространялось на все, имевшееся в кабинете, и клиент начинал подозревать фирму в надежности. Вот такое это было волшебное кресло.

К мыслям о надежности фирмы подводили посетителей и широкая открытая улыбка на лице президента, и глаза, смотрящие прямо в их глаза, а не бегающие по сторонам, и, конечно, дородность человека, сидящего перед ними. Сергей Павлович, даже разговаривая по телефону, улыбался нужному человеку, и Евгения, глядя на шефа, была убеждена, что на другом конце провода чувствовали эту улыбку, и откликались, и шли навстречу пожеланиям президента «Экотранса».

— Генерал от инфантерии звонил. — Шеф все еще продолжал улыбаться, улыбка постепенно сходила, оставляя после себя гримасу от сведенных лицевых мышц, и, чтобы освободиться от неприятного ощущения, Сергей Павлович несколько раз судорожно открыл и закрыл рот, словно ему дышать было нечем.

Евгения не спросила, какой такой генерал. Без всяких слов понятно. Если звонил Толстолобик, то генерал — не кто иной, как начальник центрального фармацевтического склада МЧП.

— Уломал его подождать до конца недели. Черт бы его побрал, хрена старого! Женя, ничего, что я так выражаюсь? Довел! Где мои лекарства, где мои лекарства?! Хрыч жадный! И трусливый! Трясся: я вам отпустил препараты… Какие препараты?! Слезы одни. Все с просроченными сроками годности, под списание. Сам пристроить не может, а денег хочется, ручки чешутся.

Евгения не перебивала, давала выговориться. Ее шеф всегда так успокаивался. Наговорит, наговорит — и остынет, откинется в кресле, сложит руки на пузе, выступающем из расстегнутого пиджака, сцепит пальцы — значит, готов слушать.

— Я только что со склада на Преображенке. Все продано.

Президент облегченно вздохнул и заулыбался вполне естественной улыбкой:

— Это точно?

— Вне всякого сомнения. Малиныча я взяла для отвлечения внимания, потому что чувствовала — нам морочат голову. Он их там уговаривал, совестил, угрожать пробовал. Но они его знают — ни рыба ни мясо, — поэтому не испугались. Он ныть начал, под его нытье я незаметно прошла на территорию склада. Завскладом на месте не было, что очень удачно, а грузчики народ сговорчивый. Они-то и сказали, что наш пенициллин давно продан узбекским курьерам. Я и склад осмотрела.

Сергей Павлович сунул руку в карман брюк, пошелестел там купюрами, на ощупь определяя достоинство, и протянул Евгении стольник: