Имя врага - Ирина Лобусова Страница 3

Одесса, 1936 год

— Шо ты пялишься залево, як кусок адиёта? Адик, заворачивай взад!

— Сема, ща не посмотрю, шо ты вундеркиндер, та як засвечу промеж глаз той твоей бандурой, шо всему двору спать не дает, так ты у мене глазелки зазад та перед и пошкрябаешь!

Двое пацанов лет двенадцати, отплевываясь, вылезли из окна подвала, расположенного вровень с землей, и, пытаясь отдышаться, жадно вдыхали свежий вечерний воздух. Запах в подвале был спертый, несмотря на то что в единственном окне оказалось выбитым стекло. Внутри были навалены груды строительного мусора, какие-то старые вещи, останки поломанной мебели, отправленные доживать свой век вместо свалки сюда, какие-то старые канистры с соляркой и прочий хлам, всегда существующий в подвалах старых одесских дворов.

К счастью, этот двор был абсолютно пуст, и за приключениями пацанов никто не наблюдал, потому как, будь свидетели, они, разумеется, непременно поспешили бы вмешаться — подвалы в заброшенных домах всегда пользовались дурной славой.

Впрочем, в этом доме и жильцов оставалось не так много. Вообще-то во дворе на Пересыпи было три дома, но только в одном жили люди. Первый был разрушен почти полностью: у него был фасад, и именно на него приходился основной удар всех паводков и наводнений, которыми обычно затапливало Пересыпь. Расположенный в очень неудачном, плохом месте, дом находился на пути основного водного потока, всегда во время осадков катившегося вниз с холма. А потому был почти полностью уничтожен — от него оставалась только стена фасада, а в самом доме совершенно не было крыши, и люди не жили в нем уже неизвестно сколько времени.

Его и не собирался никто восстанавливать — для жилья это место было плохим, а двор медленно, но уверенно теснила территория ближайшего разросшегося завода. А потому городскими властями было решено, что жителей расселят в другие квартиры — возможно, в совершенно других районах города, старые дома снесут, а место отдадут заводу.

Жильцами дома известие это было встречено с восторгом, потому что невозможно было придумать место для жизни хуже, чем одесская Пересыпь, время от времени превращающаяся в обширное, зловонное болото. Сырость постоянно висела в воздухе, а влажность была такая, что никогда не высыхающие лужи делали абсолютно не пригодными для ходьбы и проезда тротуары и мостовые.

Когда властями было принято решение расселить этот дом, из второго сразу тоже выселили жильцов. А за неимением обитателей пустые квартиры быстро пришли в негодность. Стекла или сами вылетели, или были выбиты, стены покрылись трещинами, крыша прохудилась, и прежде крепкий, достаточно добротный дом стал стремительно разрушаться.

Он стоял в самой глубине двора, подпирая холмистую насыпь непонятного происхождения. Одни жильцы считали эту насыпь холмом, а старожилы двора говорили, что это железнодорожный переезд, заброшенный за ненадобностью со временем. И свято верили в то, что именно в подвалах этого дома открывается ход то ли в катакомбы, то ли в железнодорожные туннели, которые тянутся под землей, — по легенде, почти под всей Пересыпью.

В третьем доме, стоявшем чуть сбоку, еще оставались жилыми несколько квартир. Да и то их обитатели уже жили на чемоданах, со дня на день ожидая переезда на другую, более приспособленную для жизни жилплощадь.

А потому перемещения пацанов были почти не замечены в этом пустом дворе — немногие оставшиеся жители интересовались только своими собственными делами, и зашедшие во двор могли пользоваться относительной свободой.

А посетителей было немало — мелкие уголовники и наркоманы облюбовали несколько подвалов в заброшенных домах. И время от времени местный участковый их гонял, иногда даже для острастки стреляя в воздух. Обитатели особо не сопротивлялись и, быстро исчезнув со злополучной территории, в конфликты не вступали.

Итак, двое мальчишек лет двенадцати, вылезши из подвального окна, уселись на выщербленных ступеньках лестницы. Они были перепачканы пылью и грязью, а с уха одного из них, темноволосого крепыша, выглядящего старше своих лет, даже свисали нитки паутины.