Серебряные слитки - Линдсей Дэвис Страница 29

Из соседней округи холмы выглядят обманчиво. Известняковый кряж, где расположены свинцовые рудники, выглядел не более враждебно, чем какая-либо из низких гор южной Британии. Только по приближении к этому кряжу с юга или запада у вас перед глазами внезапно начинают вырастать голые острые скалы, совершенно не похожие на мягко поднимающиеся известковые холмы в других местах. С южной стороны лежат ущелья и древние пещеры, бегут непредсказуемые воды, которые уходят вниз, под землю, или яростно разливаются после внезапного дождя. Северная сторона более спокойна, там, на крутых склонах стоят маленькие деревушки. Между ними проложены опасные тропы, которые то поднимаются вверх, то спускаются вниз, огибая участки пастбищ.

С востока кажется, что эта местность вообще едва ли поднимется. Дорога к рудникам никак не отмечена. Все официально прибывающие, по делу идут с проводником. Одиночным визитерам поселение найти трудно.

Если ехать со стороны границы, то лес и фермерские угодья незаметно отступают. Практически без предупреждения ты теряешь из вида сельскую местность внизу, и дорога пересекает холодное лишенное растительности плато. Она ведет только к рудникам. Идти по этому голому плато неприятно, одиноко. Все в округе кажется серым, а широкая Сабрина постоянно дает себя почувствовать, даже на удалении от берегов. Эта узкая дорога на высоте тянется по известняку на протяжении десяти миль. С каждой милей пустошь, бессменный унылый пейзаж и порывы ветра все больше и больше влияют на настроение, делая его меланхолическим. Даже в самый жаркий летний период на эту длинную дорогу налетают ветры, но и тогда солнце не особо греет, потому что плывущие высоко по небу облака бросают тени на безлюдную пустынную местность.

* * *

Я работал в свинцовых рудниках на протяжении трех месяцев. После восстания это было самое худшее время в моей жизни.

Я пробрался во все уголки шахты, нашел ямы на открытом воздухе, где породу просто выкапывали из земли. Потом трудился в помещении, в первой плавильне — на самой жаркой работе в мире. Затем я получил повышение на участок купелирования с распределительной печью, где рабочие раздували меха и горячим воздухом раскаляли металл до бела, отделяя от очищенных кусков вкрапленное в них серебро. Там я вначале раздувал меха, а потом собирал и сортировал остывшее в печи к концу дня серебро. Для раба подобная работа по сбору серебра — редкость, и считается большой удачей. Если повезет, то удается чуть-чуть украсть. Конечно, обжигаешь пальцы. Но после такой работы в голове появляется мысль: побег! Эта мысль горит, словно негасимый огонь.

Каждый день проводился обыск, но мы находили свои, не самые приятные способы его пройти. Даже теперь я время от времени просыпаюсь по ночам и резко сажусь в постели весь в поту. Моя жена говорит, что я никогда не произношу никаких звуков. Рабы умеют скрывать любую мысль.

Было бы легко сказать, что только смерть Сосии удерживала меня на плаву. Легко, но глупо. Я никогда не думал о ней. Воспоминание о чем-то таком ярком и светлом в этой убийственной дыре только усилило бы агонию. Меня заставляла продолжать поиски воля и самодисциплина. В любом случае обо всем забываешь.

У раба нет времени на неторопливые воспоминания в свободное время. Его просто нет. Мы не тешили надежд на будущее, мы не помнили прошлое. Вставали на рассвете, засветло, слабо переругивались над тарелками каши, которую раздавала грязная женщина. Эта женщина, казалось, никогда не спала. Потом мы молча шли по спящему поселку, изо рта валил пар, клубы которого кружили вокруг нас, словно призраки. На шеях мы носили ошейники, за которые нас цепями прикрепляли друг к другу. У пары счастливчиков имелись шапочки, которые они низко натягивали на грязные головы. У меня этого никогда не было, мне никогда не везет. В час, когда только начинает светать, и холодный свет кажется отчасти возбуждающим и зловещим, а ноги мокнут от росы, и каждый звук разносится в тихом воздухе на много миль, мы, шатаясь, отправлялись на очередные рабочие места. С нас снимали цепи, и начиналась работа. Мы целый день копали. Во время единственного перерыва мы пустыми взглядами смотрели в никуда, каждый уходил в себя и лелеял свою мертвую душу. Когда темнело так, что уже ничего не было видно, мы стояли, опустив головы, словно изможденные животные, и ждали, когда нас снова скуют цепями. Потом нас, рабов, вели назад, кормили, после чего мы падали и засыпали. На следующий день мы просыпались в темноте, и все повторялось снова.

Я говорю «мы». Там были преступники, военнопленные (по большей части бритты и галлы), беглые рабы (опять по большей части представители различных кельтских племен, но встречались и другие — сардинцы, африканцы, испанцы, ликийцы. С самого начала у меня не возникало необходимости притворяться. Жизнь, которую мы вели, сделала меня одним из них. Я верил, что я раб. Синяки, растянутые мышцы, грязные волосы, разбитые и порезанные пальцы — все это у меня было, вдобавок мое тело покрылось волдырями и, как и у всех остальных, почернело от грязи. У меня все чесалось, причем постоянно и во всех местах. Я редко разговаривал, а если и открывал рот, то ругался. Раньше в моей голове кружились мечты, теперь они выветрились. Нынешняя жизнь была наказанием. Если бы я услышал поэзию, то она вызвала бы у меня негодование, или я бы просто тупо уставился на чтеца. Он произносил бы бессмысленные для меня звуки на иностранном языке.