Сезон долгов - Елена Хорватова Страница 26

– Ой, господин прокурор... что вы говорите? Не прокурор? Скажите, пожалуйста, а выглядите совсем как прокурор. Так вот, дорогой месье, может быть, вам этот Заплатин и приятель, но вы поверьте – человек он не стоящий, и дружить с ним – это себе во вред, – тараторила Бантик, вытирая мокрые руки о передник. – Он тут устроил буквально проходной двор, если не назвать это, пардон, борделем, что тоже соответствует истине – шляется к нему без конца всякая шушера, ночь-полночь, девки, пьяные дружки, одно беспокойство людям. А в квартире у него происходят настоящие оргии, вот вам крест, хотя наша полиция смотрит на это сквозь пальцы. А на какие шиши, позвольте узнать, господин Заплатин так шикарно живет? На что пьянствует и собутыльников своих поит?

– Как на что? – перебила ее Тюрбан, снимая пенку с варенья в фарфоровое блюдце. – Вы тоже скажете – на что? Весь город знает, что Алешка балуется контрабандой. А это, пардон, такие хорошие деньги, что можно и самому пить и гулять, не просыхая, и собутыльников к себе табунами водить. А его братец с таможни это дело покрывает. Вы, месье, уже знаете, что его брат служит на таможне? Да, вот такие у нас таможенные чиновники! Ну известно – рука руку моет! И куда только смотрит полицейский пристав?

– Известно куда, в собственный карман. Братья Заплатины его давно прикормили, мало того, что деньгами дают, так еще и товаром, вот он их и не трогает. Иначе, поверьте мне, полиции ничего не стоило бы давно прикрыть эту лавочку с контрабандой... Братья-то, оба два, с этого кормятся, а теперь и Любка-оторва пристроилась.

– Любка? – переспросил Дмитрий, почувствовав, как в детской игре «холодно-горячо», что становится теплее.

– Ах, есть тут одна, пардон, шалава, – наперебой заговорили женщины. – Просто оторва последняя, иначе не скажешь. Мы о ней можем говорить откровенно, она у нас на глазах выросла, с детства эта Любка нам знакомая, и никогда никто слова доброго о ней не сказал. Еще девчонкой всегда с синяком под глазом, со всеми мальчишками окрестными дралась, подворовывала, шлялась неизвестно где...

– Ну ясное дело, осиротела рано, воспитывал ее дед. А из него какой воспитатель, – горько вздохнула Бантик.

– Да эта сиротка несчастненькая всему городу перцу задавала, странно, как еще не прирезала никого... Сиротство сиротством, а характер никудышный у девки, – отрезала Тюрбан. – Подросла, стала с парнями погуливать, выпивать, правда-правда, сколько раз ее выпившей видели... По улице чуть не ползком, бывает, ползет! Цыгарки, как мужик, смолит. А теперь с вашим приятелем Заплатиным спуталась, прости Господи, из постели у него не вылезает, даже не скрываясь ни от кого. Стыда нет! И в контрабандные дела она тоже влезла.

– Погодите, милые дамы, я краем уха слышат, что у Заплатина роман с какой-то замужней дамой, – уточнил Колычев.

– С замужней! – возмущенным тоном воскликнула Тюрбан. – Да эта-та самая Любка Боришанская замужняя дама теперь и есть. Но ее замужество – сплошная фикция. Уж вы поверьте. Из старика Боришанского песок сыплется, он ей не то что в отцы, в деды годится, а не в супруги. И по мужской части давно ни на что не способен, уж это всем известно. А женился он на Любке просто из жалости, так как с дедом ее покойным приятельствовал...

– Ну не скажите, у Боришанского тоже свои резоны имелись, – не согласилась Бантик. – Он человек одинокий, старый, больной, одной ногой в могиле стоит. А у него дом хороший каменный, сады за городом, деньги тоже кое-какие водятся. В могилу все с собой не унесешь. Вот он и взял из милости сироту, говорил: «Буду болеть, хоть стакан воды поднесет, а помру, так похоронит. А то так и будешь мертвым лежать без упокоения, никто и не узнает, что помер. Мне только и нужно, чтобы живая душа рядом была. Я Любаше дом в наследство оставлю, да и замужество грехи ее, какие были, покроет».

– Размечтался, старый дурак, – фыркнула Тюрбан. – Стакан воды она ему поднесет! Да он загнется прежде, чем она от любовника домой забредет да на старика взглянет. Нет, если ему ухода хотелось, надо было женщину постарше да попорядочнее брать. Нашлись бы такие, кто ему последние дни скрасил бы и в лучший мир с почетом проводил, – продолжила она, имея в виду, вероятно, саму себя. – Он хоть и старик, но человек уважаемый, дворянкой по мужу дуру Любку сделал, одел-обул, дом ей оставляет. А эта дворянка из подворотни на него плюет!

– Да нет, когда ей надо – так она очень даже широко именем старика Боришанского пользуется. Бывает, глазки потупит: «Ах, я замужем, меня муж дома ждет, я задерживаться не могу, у меня семья!» А как к Лешке Заплатину в постель залезет, так сутками ее оттуда не вытащишь и дома хоть трава не расти. Какой там муж? Полный разврат. Бесстыдница, одно слово! Никого не стесняется...

– Да уж, с Заплатиным живет открыто, не таясь. Да и он тоже хорош! Пустой человек, нестоящий. Этого не скроешь. Вот вы, господин прокуpop, сразу видно – мужчина положительный и серьезный... Что вы говорите? Не прокурор? Какая жалость!

Выяснив все, что было можно, о свидетельнице, ухитрившейся поколебать в глазах судебного следователя алиби князя Рахманова, Колычев вернулся к своей коляске, тронул вожжи, выехал на центральную улицу и остановил лошадь у витрин магазина купца Ованесова.