Мужчина-вамп - Ирина Павская Страница 25

Эх, есть же такие умные люди, словно им сам дьявол подсказывает, как из воздуха деньги делать: рваные джинсы выбрасывать в продажу за большие «бабки», баночки с дерьмом экспонировать на престижных бьеннале, между прочим, тоже не задаром, на перформансах лаять по-собачьи все за ту же презренную «капусту». А тут ходишь дурак дураком каждый день от звонка до звонка, еще и сверхурочно прихватываешь. И не за дополнительное вознаграждение, что вы, как можно! «Служенье муз не терпит суеты…» В том числе суеты денежной. А придешь в день зарплаты к кассе, зажмешь стыдливо материальный эквивалент своего служения в кулачок, и скроется все в твоем хилом кулаке без остатка. Ровно там и нет ничего.

Иногда судьба жалеет таких бедолаг вроде меня, подкидывает шанс. Ну, понятно, что не все бывает безупречно, чем-то поступиться надо. Схитрить маленько, прогнуться перед кем-то, может, даже и сподличать чуть. Так, самую малость. А как иначе? Вы что, думаете, деньги в белоснежных лилиях растут, их срывают трепетные эльфы и приносят самым достойным? Я лично именно так и думаю, а потому сижу преимущественно на овсянке и кефире. Для пищеварения очень полезно. А что уж думает фортуна о таких, как я… Впрочем, это ее проблемы.

— Сима, очнись! Кого будем «пасти» сегодня? Уж не Подлубняка ли?

— Почему сразу — «пасти». Может быть, я всего-навсего хочу развлечься. Красиво отдохнуть.

— Ой, извини за глупые подозрения. В таком случае для красивого отдыха, я думаю, подойдет во-он тот столик. — И Валевич указал на укромный уголок зала. Я и сама это место уже облюбовала: обзор хороший, а тебя почти не видно. То, что нужно парочке для уединения.

Мы прошли и сели за стол. Подскочил официант, зажег ароматную свечу в изящном невысоком подсвечнике, положил на свежую скатерть толстый талмуд в кожаном переплете. Я вздрогнула — меню! Тут, наверное, такая наценка за эротическую толерантность — ой-е-ей! Но Бориса было не прошибить. Молодец, профессионал, какая выдержка!

— Сима, что будешь, красное, белое?

— Бе-белое, — заблеяла я, как испуганная овца. И добавила, расхрабрившись: — Сухое.

— Значит, так, уважаемый, — вальяжно произнес Валевич, почти не глядя в меню, — даме — бокал белого, а мне водочки.

— Осмелюсь порекомендовать ирландский виски. Специальная поставка. — Официант был предельно вежлив.

— Голубчик, я россиянин. Сказано — водочки, значит, водочки. А свой самогон ирландцы пусть сами и пьют.

Я балдела от этой сцены. Гиляровский, ей-богу, Гиляровский!

Между тем зал постепенно заполнялся публикой. Скоро и свободных мест почти не осталось. Кстати, в посетителях тоже не было ничего необычного. Никаких Верок Сердючек или тайских трансвеститов с их неестественно нежными лицами. И женщин довольно много. Женщин, женщин, вне всякого сомнения! Скажем, вот эта дебелая бабенка со смелым декольте, из которого вываливаются позавчерашние «булки», по забывчивости пекаря не разделанные на сухари, вряд ли замаскированный представитель нетрадиционной любви. Кажется, возбудить она может только маньяка и только в темном-претемном лесу. И то, если сама за ним побежит. Но жемчуга-то, жемчуга! «Огрузили шею». Да, народ в зале был явно при деньгах.

— Боря, открой тайну, где ты достал клубную карточку?

— Зачем тебе знать подробности нашей тяжелой работы, — засмеялся Валевич. — Скажем так, кое-кто из тех, кто вхож сюда, был мне должен кое-что. Устраивает?

Он помолчал и спросил как бы между прочим:

— И что, нравится тебе здесь?

Я неопределенно пожала плечами и поднесла к губам бокал с вином, который несколько секунд назад поставил передо мной официант. Вино было освежающе-терпким и легким.

Валевич после рюмки водки тоже заметно осмелел. Хотя голову даю на отсечение, был в этом загадочном заведении, как и я, впервые. Он уже не прятал конфузливо глаза при появлении в дверях каждого нового посетителя. Вот глупый, наверное, боится нарваться на знакомых. Вдруг еще подумают, что непробиваемый Борис пришел искать в клубе неизведанных любовных ощущений.

Мне так стало смешно от этой мысли, что я даже хихикнула и с нежностью взглянула на своего спутника. А винцо-то ничего! Внутри приятно потеплело. И всего от пары глотков. Это тебе не молдавская бодяга, которую мы с Зойкой дуем-дуем в деревне, а кайф только после третьей бутылки. Ой, простите, ради всего святого, бывшие братья и сестры по великому Союзу, честное слово, не хотела обидеть!

Вдруг в полумраке зала, романтично разбавленном только мерцанием свечек на столах, вспыхнули разноцветные софиты и высветили небольшую сцену у стены, на которую я сначала и внимания не обратила. Так, все ясно. Сейчас начнется программа. Сверху спустится шест, а вокруг него будет соблазнительно ползать полуголая девица, становясь с каждой минутой все голее и голее. Или нет. Учитывая негласную репутацию заведения, выскочит, наверное, парень, блестящий и загорелый от умело наложенного тона, и тоже, мужественно извиваясь рельефными мускулами, начнет стягивать с себя символические одежки, пока не останется последняя полоска, едва прикрывающая плотную выпуклость размером с приличный грейпфрут. А тетки в декольте и мехах, потные, красные от дорогого вина и экстаза, будут совать красавцу за резинку трусиков доллары. Поближе к грейпфруту.

Я, как всегда, ошиблась. Никаких грейпфрутов, никаких мускулов. Целомудренно сверкнул полированным боком белый рояль, за который незаметно присел аккомпаниатор, а на середину сцены спокойно и даже, я бы сказала, застенчиво вышел мужчина средних лет, отдаленно напоминавший артиста эстрады Вертинского. Собственно, он даже и подчеркивал это сходство старомодным костюмом и прической. Ух ты! Значит, декаданс, упадок. «С кем вы теперь, кто вам целует пальцы?..» Я довольно встрепенулась. Все лучше, чем совать деньги в трусы.

Прозвучало легкое вступление, причем фортепианные быстрые россыпи подкреплялись печальными гитарными аккордами — на сцене был еще и гитарист — и «Вертинский» запел. Нет, к счастью, он не копировал известного певца: не грассировал, не изображал утонченную манерность. Да это было и не нужно. Выступавший был хорош сам по себе. Чуть хрипловатый, мягкий голос с невыразимой обреченностью признавался:

Она ушла, она ушла. Взяла спокойно со стола

Свои перчатки.

Как две заветные печати с души небрежно

сорвала.

С берез слетела вся листва, и, как всегда, зима

права.

Печатей нет — на сердце боль. Теперь туда

войдет любой…

Я застыла. Что, собственно, такого? Довольно банальный текст, с некоторой претензией. Но было ощущение, что певец воткнул тонкую отравленную иглу прямо куда-то туда, где болит, и повернул ее там. Ты сама про эту боль вроде забыла, а мягкий голос напомнил про все несовершенство мира.

За соседними столиками перестали жрать. А ярко накрашенная длинноногая девица вдруг откровенно хлюпнула носом. Ее самодовольный лысоватый спутник протянул заботливо платок. Но девица резко оттолкнула его руку и глянула на него с такой ненавистью, что кормилец смутился.